Московский полет

– Я приеду через сорок минут. Мы успеем позавтракать вместе, не завтракай без меня! – И она положила трубку. Вы можете представить, что со мной было, пока я ее ждал? Через час она вошла в номер, близоруко щурясь своими зелеными глазами юной русалки, и вручила мне, ошеломленному, огромную охапку алых роз и бутылку шампанского. И заняв таким образом мои обе руки, шагнула ко мне вплотную, обняла и поцеловала в губы.

Это был наш второй, 24 года назад, поцелуй, но я и его помню до сих пор. Потому что это был поцелуй не только любимой женщины, но и… матери. Да, именно в Ане сошлось для меня все: и мальчишеский идеал женской красоты и мгновенно удовлетворенный Эдипов комплекс. Помню, как от этого поцелуя что-то опустилось во мне, освободилось внутри. Словно все свои 28 лет до этой минуты я простоял по стойке «смирно», а теперь получил команду «Вольно!». Но пока я, растопырив руки, истуканом стоял перед ней, как Соломенное пугало перед Волшебником Изумрудного города, она вдруг одним движением сбросила с себя платье, а в следующее мгновенье мы уже были в постели. И там, на гостиничной кровати в Столешниковом переулке, на простынях с жирными фиолетовыми штемпелями «Гостиница АРМЕНИЯ, Управление бытового обслуживания Мосгорисполкома», ваш покорный слуга убедился, что Анна была действительно женщиной всей его жизни – самой волшебной из всех, которые были у него и до, и после нее. От ее груди так пахло теплом и уютом моей матери, что я мгновенно превращался в младенца, чмокающего губами, и одновременно дикая вспышка желания аркой вздымала мой позвоночник, как цунами вздымает морскую волну. Я зарывался в ее тонкие русые волосы, я метался по ее телу и сатанел от бешеного желания иметь ее всю, целиком, сразу и везде – ее шею с завитками русых волос, ее персиковые плечи, высокую грудь, живот, бедра, мягкие коленки и даже ступни ее ног!

Так щенок, привезенный из городской квартиры в весенний лес, мечется по лесной опушке, шалея от сотни оглушающих запахов и соблазнов охоты, гона, страсти. И так моя пятилетняя дочь Хана лихорадочно мечется по Toys Are Us, хватая с полок игрушки…

А Аня, успокаивая меня и одновременно возбуждая до защемления сердца, мягко сползла по мне вниз, целуя мою шею, грудь, живот. И когда ее теплые, мягкие, материнские губы коснулись моего изнемогающего от напряжения памятника космонавтам – О Господи! О-о-о-о…

Я проснулся. Я проснулся от того, что кончил в этом прекрасном сне. Еще с минуту я полежал во дреме, не желая расставаться с ее губами и возвращаться из той блаженной постели в реальный день. Но странная солнечная тишина вокруг заставила меня вспомнить, что я – в Москве! В Москве!!! На 22-м этаже гостиницы «Космос»!

От этой мысли я рывком сел на кровати и взглянул на часы. Было 11.35 утра, кровать Макгроу, моего соседа по комнате, была пуста. Да и немудрено – ведь на 10 утра был назначен брифинг нашей делегации у американского посла Мэтлока, а на 12.00 – встреча с генералом КГБ в конференц-холле Агентства Печати Новости. Брифинг у посла я проспал, а до встречи с генералом оставалось всего 25 минут. Я выпрыгнул из кровати в ванную, швырнул свои липко-грешные трусы в мусорную урну и стал под душ. Но даже горячий душ далеко не сразу смыл с меня мой первый московский сон. А точнее – даже стоя под душем и смывая с себя следы этого грешного сна, я продолжал вспоминать тот день и вечер в октябре 1965 года…

…Да, от прикосновения к Ане – даже к ее ресницам! – я вспыхивал желанием, как сухая солома вспыхивает от первой же искры. И после первого акта любви я прямо из постели позвонил в «Аэрофлот» и аннулировал свой вылет в Мурманск, А положив трубку, я уже был готов ко второму акту. После второго акта я позвонил своему кинооператору и сказал, чтобы он и художник фильма летели в Мурманск без меня. И, положив трубку, я был уже готов к третьему акту. А после третьего акта она позвонила знаменитому художнику Илье Глазунову, который, оказывается, писал ее портрет, и пригласила его на нашу свадьбу. А когда она положила трубку, я уже был готов к четвертому акту. А после четвертого акта она позвонила знаменитому кинорежиссеру Марлену Хуциеву и тоже пригласила его на нашу свадьбу. А когда она положила трубку, я уже был готов к следующему акту. А после него…

Короче, это продолжалось до вечера-non-stop. А вечером мы пошли кутить по московским ресторанам, отмечая нашу помолвку. Теперь у меня были деньги, ведь я получил гонорар за сценарий «Юнга торпедного катера» – аж четыре тысячи рублей! Но куда бы мы ни пришли, я видел шок в глазах окружающих – никто не понимал, как эта русская царевна может быть с таким еврейским пигмеем. В Баре Дома журналистов два молодых поляка открыто пялились на нас и даже делали Анне недвусмысленные знаки. Я уже собрался дать им по роже, но Аня сказала:

– Вадя, подожди!

И повернулась к полякам:

– Шляхта хочет купить себе красивую русскую девочку? Правда, паны?

Они оба с готовностью улыбнулись сальными улыбками.

– А паны мають гроши? – спросила она.