Московский лабиринт

Жрать и пить, трахать баб и качать мускулы – всего этого слишком мало…

Больше я не оглядываюсь. Иду вперёд. К заросшему лесом оврагу.

Там, за моей спиной, они роняют оружие. Оседают на землю. Таращатся перед собой остановившимися зрачками.

Некоторые царапают руками в перчатках шлемы. Другие выгибаются в судорогах.

Смутные проблески вспыхивают в их извилинах. Но никак не могут отыскать привычных тропинок. Там, в их мозгах, – всё вверх тормашками… Старые стены и перекрытия – я сломала. А выстроить что-то новое – не каждому под силу.

Быть человеком – это вообще трудно.

Грэй бежит навстречу. Машет рукой, указывая куда-то за мою спину. Я и сама слышу гул вертолётов. С юго-запада. Рейнджеры всё-таки успели вызвать подмогу.

У противоположного края неба растёт ответный гул. Импланты спешат. Удар, который я нанесла – болезненный. Но несмертельный.

Кажется, что мы зажаты между молотом и наковальней. Только сначала им придётся заняться друг другом.

Несколько имплантов и гусаковский спецназ – против рейнджеров. Кто одолеет? Какая разница. Дожидаться результата мы не собираемся.

«Хаммер» стоит за кустами. Чингиз не глушил двигатель. Едва мы укладываем Артёма на заднее сиденье – машина срывается с места.

Там, позади, опять начинают рваться реактивные снаряды. Враги убивают врагов. Плевать мне и на тех, и на других… Лишь бы Артём дышал. Грэй вколол ему несколько кубиков обезболивающего. Но раны даже трогать не стал. Посмотрел на меня и отвёл взгляд.

Физик уже не видит меня. Дыхание частое, прерывистое. Красные пузырьки выступают на губах.

– Потерпи, милый…

Я держу его руку. Его голова у меня на коленях. Судорожные вздохи становятся тише…

– Артёмчик.

Доктор кашляет:

– Он не слышит, Таня… Он умер…

Слова. Обыденные… Простые.

И ничего уже нельзя сделать.

Дура… Возомнила себя всемогущей.

Я могу убивать быстрее молнии. Но разве это трудно – убивать? Жизнь и так – самая хрупкая вещь на свете.

Я освободилась от чужой воли. Приобрела Силу, Но осталась – всего лишь оружием…

Тысяча способов – отнять жизнь. И ни одного – вернуть.

Грэй и Чингиз молчат. Старательно смотрят на дорогу. Хотя никакого хвоста нет. Дождь едва моросит, и солнце выглядывает в просветы между облаками. Пускай. Спутники слежения давно нас потеряли. Тридцать с лишним километров от места боя.

Артём спас всех.

А мы… Как глупо, нелепо… Неужели надо уйти навсегда, чтобы тебя поняли? Чтобы по болезненной пустоте осознали, кем ты был…

Я хватаю Чингиза за плечо:

– Останови!

Он не спорит. Сворачивает на обочину лесной дороги. И целую минуту мы сидим – неподвижные, беззвучные, как тени. Голова Артёма по-прежнему у меня на коленях. Его непослушные пряди – под моими пальцами…

– Таня… – осторожно начинает Грэй. И тут же замолкает. Будто понимает – не надо слов.

Я открываю дверцу и вылезаю из машины. Не оглядываюсь. Иду вперёд. Мокрые ветви обдают меня брызгами. Холодят кожу. Это хорошо… Раствориться, стать частью этой листвы… Стать росой и влажной корой. Дождём и птицей на ветке.

Уйти.

Потерять себя. И больше никого не терять…

Сама не заметила, как оказалась глубоко в лесу. Кажется, позади были шаги Грэя. Но он отстал. Да и лес вдруг кончился.

Где я?

Берег широкой спокойной реки. Маленькая церквушка. Рядом с ней – копна сена. Запах свежескошенной травы – как в детстве…

А внутри нарастает щемящее чувство. Однажды я всё это уже видела… Выходит, то был не сон?

Подхожу ближе. На лугу у реки – двое. Бородатый мужчина средних лет и молодой паренёк. В руках у младшего – коса. Её ритмичные движения отзываются влажным шелестом.

– Ниже бери, ниже, – терпеливо учит старший. – Да не сбивай, а режь… – Отбирает косу. – Гляди. – Взмах – и лезвие прочерчивает дорожку в траве. Укладывает стебли ровным рядком. – Вот так. Понял?

Парень кивает и опять берётся за рукоять.

Старший ласково щурится:

– Меньше захватывай… И не спеши.

Я ведь знаю этот голос. Эту безмятежную улыбку…

Но меня будто не видят. Слишком заняты.

Как завороженная, я смотрю на тусклые высверки лезвия, на росистую податливую траву… И смертоносный мир, тот, что я оставила за спиной, начинает казаться уродливой, безумной галлюцинацией. Импланты, спутники-шпионы, убийцы в бронекостюмах… Пусть повыше взойдёт солнце… Может, они сами развеются?…

Что-то одно может быть реальностью.

Радостный щебет воробьёв. Лучи на золотой маковке церкви.

И мерные взмахи косы в руках жилистого парня. Вчера я сама видела его лежащим на подоконнике. С дыркой в виске. С навсегда остановившимися зрачками. А сегодня…

Опускаю веки. Если бы это было на самом деле!

Опять смотрю.

Но юноша и не думает исчезать. Раскрасневшийся и сосредоточенно насупленный. Не отвлекающийся по мелочам. Мокрая трава ложится аккуратными пластами…

Пересиливаю себя. Стряхиваю оцепенение. И делаю ещё шаг. Бородатый поднимает глаза:

– Здравствуй, Таня.

– Здравствуй… Николай.

Мучительно яркое воспоминание.

Камера в подвале охранки. Тёмный пакет на молнии. СОКовцы укладывают в него уже застывшее тело…

Четыре дня назад…

Я глотаю комок и бормочу:

– Ты… ты – выжил?

Даже мне самой фраза кажется ненужной, нелепой…