Московский дивертисмент [журнальный вариант]

Милые вы мои, сказал Фриц, прекратите ссориться, вы так ничего и не поняли! Он засмеялся. Самое важное для меня — быть рядом с вами! Быть с тобой, сестренка моя, моя первая любовь, и с тобой, мой сладкий Трахер, моя любовь вторая! Мы вместе и есть тот треугольник жизни, который должен существовать для того, чтобы продолжались все истории этого мира! Мы с вами — пирамида, лежащая в основании всех сказок и романов, всех трагедий и смертей! Ведь, в сущности, кто мы с вами такие? Кто такие, завороженно повторил Щелкунчик, то есть в каком смысле? В прямом смысле! Мы с вами, друзья мои, совершенно одно и то же! И ты, Щелкунчик, и ты, сестренка, и я — мы выходцы из одной истории, мы друг друга знаем уже, кажется, миллион лет и раздельно существовать, конечно, не можем! Да никогда и не могли! Мы органы одного и того же тела человеческой любви!

Ты что несешь, Фриц, сказал Щелкунчик, какие, на хрен, органы! Ты, часом, умом не повредился от всех этих переживаний?!

Не волнуйся, сладкий мой, сказал Фриц, я сейчас вам все объясню! Ты помнишь, Джанет, наши странные детские годы?! Эти пионерские галстуки, речевки, торжественные и полезные для страны песни? Я помню свою вечную боязнь сказать что-нибудь не то, потому что отец наш — известный человек и всегда находится под пристальным вниманием соответствующих органов. Насчет органов нам часто повторяла бабушка, когда провожала нас в школу. Не думаю, что это имело хотя бы какой-то практический смысл! Не то время уже было, но для выжившей из ума бабки оно так и сталось тем временем, когда слова о пристальном внимании имели прямой и страшный смысл.

Вы, мои сестры, были слегка постарше меня и как-то не особо беспокоились из-за органов. Даже подшучивали над бабкой. Но как тосковал от ее слов я, поскольку не понимал их, а потому принимал на веру! Да, я рос совершенным молчуном оттого, что боялся, но точно не знал даже, чего именно боюсь! Я боялся органов! И вот как-то в нашей огромной библиотеке на даче я открыл “Анатомию и физиологию человека” и сразу же увидел их, органы! Там так и было написано — Органы человека! И я тут же все понял! Тут же! Я понял, что они всегда при мне, всегда со мной, что бабка права, невозможно ничего сделать и сказать, чтобы это не услышали маленькие отростки, дырочки и щелочки твоего естества! Вот они, вездесущие Органы, чьего пристального внимания так боялась моя бабка! Вот оно, проклятие рода человеческого!

Трахер засмеялся, помахивая хвостом, ну ты и дятел, Фриц, ну ты и дятел! А мозгов у тебя, как у синички!

Пускай дятел, пускай, как у синички, милый, пускай! Мне нравятся птицы! Птицы — это волшебно! Сейчас, конечно, это все смешно, но задумайтесь, смешно ли это?! Не напал ли я в те детские годы на главную мысль и главную трагедию всех наших историй и сказок?! Органы! Половая жизнь! Не является ли она некоторой самостоятельной сущностью, живущей в нас наравне с совестью и внимающей всем нашим движениям и сердечным порывам?!

Ну, с этим обобщением можно поспорить, сказал Щелкунчик. Это какой-то доморощенный фрейдизм, право! Не ожидал от тебя, Фриц, такого примитивизма в мышлении!

Да, я синичка, и пусть фрейдизм, господин Фрейд, как известно, тоже был не дурак! Да-да, он один из тех высокообразованных людишек конца XIX века, которые сделали много ошеломляющих открытий, интенсивно употребляя кокаин, хотя ведь я совсем не об этом говорил, совсем не об этом. Но я вот что еще хочу сказать. Когда я был совсем маленьким, я, Джанет, больше всего в мире любил нашего отца — маленького ушастого человечка с добрыми грустными глазами! Я так любил, когда он бывал дома, когда играл с вами, моими многочисленными сестрами. Но больше всего мне нравилось, когда он брал меня за руку и вел в лесок или на берег речки! Это было высшее из возможных наслаждений, когда мы гуляли там с ним вдвоем. Он усаживал меня на подстилку или на пенек какой-нибудь и часами увлеченно рассказывал мне обо всем на свете, о том, что вам, девочкам было заведомо неинтересно, а в моем, равно как и в его, внутреннем мире составляло непременную основу! Он мне говорил о самолетах, о сопротивлении воздуха, о прочности металлов, о том, почему летают птицы, а вот ежи какие-нибудь летать не могут! Я помню свой восторг, когда отец мне поведал о том, что сила гравитационного притяжения между двумя материальными точками массы m1 и m2, разделенными расстоянием r, пропорциональна обеим массам и обратно пропорциональна квадрату расстояния!

О эта формула любви! О, это счастье слабейшего быть притянутым силой сильного! О как я молюсь на тебя, квадрат расстояния, увеличивающего эту любовь!

Фриц плакал крупными светлыми слезами и время от времени неловко пытался своими короткими крысиными лапами утереть их, но у него получалось вытирать слезы только тогда, когда они уже докатывались до самого подбородка.