О вкусах не спорили. Органика в клубах была распределена еще до полного его прорастания. В ложи был вхож только Уар. Остальные колыхались внизу, микшируя себе ночной коктейль из золотой молодежи обоего пола – в тренде по-прежнему держался унисекс, – приправляя его специями в виде одного-двух селебрити. Получалось нечто кислотно-горьковатое, поэтому в баре заказывали преимущественно сладкое шампанское. Собственно, по этому заказу и можно было безошибочно определить члена комьюнити.
«Звезд»
Звезда, как графический символ, была для комьюнити Знаком Мироздания, ограниченного Москвой. Вид и предназначение символа Мироздания и являлись во все времена основным метафизическим предметом дискуссии комьюнити с остальным человечеством. Пятизубый символ исправно выполнял функцию шестеренки, а точнее, пятиренки, вращающей цепь исторических событий в Москве, и не оставлял ни единого шанса ее жителям спастись от укуса или укола. Каждый был укушен Москвой или подцеплен на ее зуб. Кроме того, звезда символизировала отпечаток руки, наложенной комьюнити на Москву.
Москва и сама в плане представляла собой звезду. Точнее, звезды, наложенные друг на друга, смещенные по оси на несколько градусов, служащие основным поворотным механизмом. Вращение лучей этих звезд и приводило в движение жизнь вокруг. Но бесперебойность процесса требовала постоянной смазки и топлива в виде органики с оптимальным показателем гемоглобина.
28
Внук не доверял заграничным куаферам и брадобреям, подозревая их в связях с лондонскими. Поэтому приходилось пользоваться услугами отечественных, ошалевших от собственной звездности и лакричности. Перед свадьбой, в свете придуманной им концепции церемонии, Уару показалось более логичным отдаться в руки профессиональных гримеров «Опера-Хаус». Или пойти к состоявшим в членах комьюнити бывшим придворным цирюльникам, которые веками не изменяли ремеслу, хоть и назывались теперь модным словом «стилисты».
Уар постоянно взбадривал себя поисками новых зрелищ и просто занятий. Москва давно прискучила царевичу. Отсутствие смерти понуждало к ежедневной погоне за новыми впечатлениями. А жизнь в московских переулках текла нехотя, менялась редко. Ну разве что можно было проспать годик, а то и два, а проснувшись, узнать у ключницы, что прошлой осенью беглые крестьяне ограбили на улице господина доктора, зимой у Лопухиных подохла собачонка, до смерти закормленная птифурами, и что господин Еропкин страдает теперь подагрой, а потому больше не выезжает. Вот и все новости. Нынешние времена мало что изменили в этом смысле. Добровольный уход, о котором подумывал иногда царевич, страшил его окончательной утратой надежды на воплощение чего-то несбывшегося. Ему никак не удавалось сформулировать мечту. Все желаемое у него либо уже имелось, либо было недоступно в принципе.