Москит (том II)

— Вы забываетесь! — Подпоручик дал петуха, но его подчинённые сделали вид, будто ничего не заметили, всецело занятые оказанием помощи раненым.

— Сообщи в Новинск, что информация получена от Петра Линя, учётный номер тридцать восемь дробь сорок пять семьдесят три. И пусть пришлют мою историю болезни, а то худо мне.

— Отпустите немедленно!

Я и не подумал разжать пальцы, вместо этого спросил:

— Что нужно сообщить в Новинск?

Пусть подпоручик и выглядел зелёным юнцом, но сумел совладать с эмоциями и коротко выдал главное:

— Инициация в плену. Тяжёлое состояние. Пётр Линь. Тридцать восемь дробь сорок пять семьдесят три. Нужны реабилитологи и доцент Звонарь.

— Не забудешь? — уточнил я, отпуская его.

— Да уж поверьте! — процедил медик.

Тут к нам поднялся крепыш в форме пехотного поручика, он обвёл цепким взглядом разгромленный салон, задержал его на мне и уточнил:

— Пётр?

— Так точно! — подтвердил я.

— Прошу на выход.

— А как же санчасть?

— Касательно вас поступило особое распоряжение.

Чего-то подобного и следовало ожидать, но я всё же уточнил:

— Комендатура или особый отдел?

Поручик на миг замялся, но в итоге соизволил ответить:

— Второе.

Больше я уже тянуть время не стал, с кряхтением поднялся на ноги и покачнулся, но всё же сумел перебороть головокружение и двинулся к трапу. У аэроплана стояло несколько санитарных автомобилей, рядом с ними притулилась забрызганная грязью легковушка, к ней меня и повели. А воздух — сырой и холодный, небо облаками затянуто, земля под ногами влажная, точно дожди зарядили. Скоро осень. Или уже осень?

Я совсем потерял счёт дням, вот и спросил:

— Какое сегодня число?

Поручик распахнул заднюю дверцу автомобиля и вопрос мой проигнорировал.

— Да бросьте! — поморщился я. — Опрашивать под протокол будете? Ну и как тогда без даты?

Крыть этот аргумент сопровождающему оказалось нечем, и он нехотя сказал:

— Сегодня двадцать седьмое августа.

Из памяти выпало никак не меньше недели жизни, но растерянности я не выказал.

— Благодарю, — сказал и забрался на задний диванчик, на коем предстояло ехать в одиночестве.

Поручик захлопнул дверцу, обежал автомобиль и устроился на переднем пассажирском сиденье рядом с водителем.

— Поехали, — скомандовал он, и боец с погонами ефрейтора, который держал двигатель работающим на холостом ходу, заставил машину тронуться с места.

Та выехала с лётного поля и запрыгала на разбитой дороге, подвеска оказалась чрезвычайно жёсткой, и меня начало кидать из стороны в сторону, пришлось ухватиться за потолочную ручку. Но тот факт, что вслед за нами на некотором удалении покатили броневик и два вездехода, я отметить не преминул.

— Как дела на фронте? — поинтересовался я в промежутке между рывками.

Сопровождающий сделал вид, будто вопроса не услышал.

— Господин поручик! — повысил я голос. — Так что на фронте?

Тот прекратил изображать внезапную глухоту и сказал:

— Я не уполномочен отвечать на вопросы.

Формулировка меня в заблуждение не ввела, и я скорее заявил утвердительно, нежели спросил:

— Говорить со мной запретили?

— Именно, — подтвердил поручик.

— А так бы рассказали?

— Так бы рассказал.

— Не секретно?

— Не секретно.

— Ефрейтор, — обратился я к шофёру, — тебе-то никто ничего не запрещал, поди? Что там на фронтах?

— Ломим, — коротко прозвучало в ответ.

— Зимск, Белый Камень?

— За нами.

Вот и поговорили.

Привезли меня в военную часть на окраине, сразу отвели в комнату без окон на втором этаже, где и оставили. Лязга засова расслышать не удалось, но запирать оператора — дурь несусветная; должны понимать это, если совсем уж не полные профаны. А даже если и профаны, советники из Отдельного научного корпуса непременно на сей счёт просветят.

Я сел на неудобный стул, упёрся локтями в столешницу, начал ждать. Сейчас опросят Перовского и Ледостава, потом и за меня примутся.

Время в допросной текло каким-то совсем уж непредсказуемым образом, затруднился бы сказать, просидел в одиночестве двадцать минут или все два часа. Ещё и в лёгкий транс погрузился, что объективному восприятию реальности нисколько не способствовало. Я даже приближение другого оператора уловил, лишь когда уже распахнулась дверь. Впрочем, оно и немудрено — потенциал тот удерживал даже по моим меркам мизерный и энергетических возмущений почти не вызывал.

Первым в допросную вошёл сопроводивший меня сюда крепыш, вслед за ним появился худощавый молодой человек в пехотной форме; на погонах — по просвету и две звезды, на груди — шеврон со стилизованным изображением схемы атома, на левом плече — угольник и вертикальная лычка.

Я глазам своим не поверил. И поразило даже не сочетание армейских знаков различия с нашивками ОНКОР, просто из плена сбегает оператор, а они присылают опросить его поручика и подпоручика, который только-только с военной кафедры кандидат-лейтенантом выпустился?! Ну как так-то?

Крепыш сел напротив, представился сам, представил спутника:

— Поручик Шатун, отдел контрразведки Особого восточного корпуса. Младший военный советник Соль, управление разведки. — Он глянул на меня: — А вы у нас…