Морской волк. Бог его отцов

— Вот что, Горб, — хриплым голосом начал он, злобно сверкая глазами. — Вы, верно, хотите, чтобы вам прищемили нос? Если вы считаете меня вором, то держите это про себя, а то вам придется пожалеть о своей ошибке. Вот какова ваша благодарность! Я подобрал вас в самом жалком виде, взял к себе в камбуз, возился с вами, и вот что я получаю взамен. В другой раз можете отправляться к черту, у меня руки чешутся показать вам дорогу.

Продолжая кричать, он с кулаками двинулся на меня. К своему стыду, должен признаться, что я увернулся от удара и выскочил из камбуза. Что мне было делать? Сила, грубая сила царила на этом подлом судне. Мораль здесь была неизвестна. Вообразите себе человека среднего роста, худощавого, со слабыми, неразвитыми мускулами, привыкшего к тихой и мирной жизни, не знакомого с насилием, — что мог тут поделать такой человек? Вступать в драку с озверевшим коком имело не больше смысла, чем сражаться с разъяренным быком.

Так думал я в ту минуту, испытывая потребность в самооправдании и желая примириться со своей совестью. Но такое оправдание не удовлетворило меня. Мне и до сих пор стыдно вспоминать об этом случае. С точки зрения строгой логики, мне абсолютно нечего стыдиться. И все-таки стыд каждый раз охватывает меня при воспоминании об этом, и я чувствую, что моя мужская гордость была попрана и оскорблена.

Однако тогда мне было не до рассуждений. Я удирал из камбуза с такой поспешностью, что почувствовал жестокую боль в колене и должен был присесть у лестницы, ведущей на ют. Но кок не преследовал меня.

— Глядите на него! Ишь как улепетывает! — услышал я его смех. — А еще с хромой ногой! Иди назад, бедный маменькин сынок. Я тебя не трону, не бойся!

Я вернулся и снова взялся за работу. На этом дело пока и кончилось, однако оно имело свои последствия. Я накрыл в каюте к завтраку и в семь часов подал его. Буря за ночь улеглась, хотя волнение все еще оставалось сильным и дул свежий ветер. Во время ранней вахты были подняты паруса, и «Призрак» мчался под всеми парусами, кроме двух марселей и трепыхавшегося кливера. Как я понял из разговора, эти три паруса тоже предполагалось поднять сразу же после завтрака. Я узнал также, что Вольф Ларсен старается использовать этот шторм, который гнал его на юго-запад в ту часть океана, где он надеялся застать северо-восточный пассат. Под этим постоянным ветром он рассчитывал пройти большую часть пути до Японии, спустившись на юг в тропики и затем повернув опять на север, при приближении к берегам Азии.

После завтрака меня ожидало новое незавидное приключение. Покончив с мытьем посуды, я выгреб из печки в каюте золу и вынес ее на палубу, чтобы выбросить за борт. Вольф Ларсен и Гендерсон оживленно беседовали у штурвала. Матрос Джонсон стоял на руле. Когда я двинулся к наветренному борту, он мотнул головой, что я принял за утреннее приветствие. На самом же деле он пытался предостеречь меня, чтобы я не выбрасывал золу у этого борта. Ничего не подозревая, я прошел мимо Вольфа Ларсена и охотника и сбросил золу за борт, против ветра. Ветер подхватил ее, отнес назад на шхуну и осыпал ею не только меня, но и капитана с Гендерсоном. В тот же миг Ларсен ударил меня, и с такой силой, что я обезумел от боли. Отлетев, я уперся в стену каюты в полусознательном состоянии. Все плыло у меня перед глазами, меня тошнило. Чувствуя приступ рвоты, я сделал усилие и подполз к борту. Но Вольф Ларсен уже забыл обо мне. Стряхнув золу с платья, он возобновил разговор с Гендерсоном. Иогансен, наблюдавший все это с юта, послал двух матросов прибрать палубу.

Немного позже в то же утро я столкнулся с неожиданностью совсем другого рода. Следуя указаниям кока, я отправился в капитанскую каюту, чтобы прибрать ее. На стене, у изголовья койки, находилась полка с книгами. Я просмотрел их и с удивлением прочел имена Шекспира, Теннисона, Эдгара По и Де Куинси. Были там также и научные книги, среди которых я нашел труды Тиндаля, Проктора и Дарвина. Я заметил также книги по астрономии и физике, «Мифический век» Булфинча, «Историю английской и американской литературы» Шоу и «Естественную историю» Джонсона в двух больших томах. Были там и несколько грамматик — Меткалфа, Гида и Келлога. Я улыбнулся, увидев экземпляр «Английского языка для проповедников».

У меня вызвало сомнение соответствие этих книг характеру их владельца, я не был уверен в том, способен ли он читать их. Но когда я стелил постель, из-под одеяла выпал томик Браунинга, вероятно, читанный перед самым сном. Он был открыт на стихотворении «На балконе», и я заметил, что некоторые места подчеркнуты карандашом. Между страницами лежала бумажка, испещренная геометрическими фигурами и какими-то выкладками.