Морской узелок. Рассказы

Козин еще не спал, занося при свете восковой свечи в свой журнал события дня. Капитан приказал осторожно, не тревожа команды, обыскать фрегат. Оказалось, что вместе с Фалалеем пропали его флейта и сумка.

— Морскому царю теперь играет наш хлопчик! — горестно воскликнул Чепурной.

— Молчать, боцман! — грозно крикнул капитан. — Где ты видел, чтобы матрос российского флота топился? Он сбежал. Эти канальи всё вертелись до ночи около фрегата…

Козин выслал боцмана, вернул Беляеву кортик и сказал:

— Сашенька, прости меня, я переборщил…

— Я не сержусь, Николай Алексеич, но что же нам делать!

— Спусти вельбот, бери людей. Отправляйся немедля и обыщи лодки инсургентов.^[13] Я заметил, что они стоят близ купеческой стенки.

— Помилуйте, Николай Алексеич, ночь! Нас могут встретить выстрелами…

— Ничего. Лорд Чатам их держит в строгости. Не бойся.

— Я не боюсь, но насколько это удобно для нашего флага?

— Мичман Беляев, прошу не рассуждать и исполнять, что вам приказывают! По возвращении флейтщика — ко мне! Я не буду спать.

— Повинуюсь! Но…

— Никаких «но»!

Спустили шлюпку. Беляев сел за руль. Шлюпка отплыла… На «Проворном», как ни старались все делать в тишине, перебудили всю команду. Никто не спал, все ждали возвращения шлюпки.

Когда на всех кораблях в порту враздробь пробили полуночные склянки, шлюпка вернулась ни с чем. Инсургенты, не противясь обыску, сами засветили фонари. Ни на одной из лодок Фалалея не нашлось.

Первым у трапа Беляева встретил боцман Чепурной. В руках у него мичман сразу разглядел при свете фонаря новокупленную шляпу Фалалея.

— Так он на корабле? — воскликнул мичман.

— Ни!

— Откуда же шляпа?

— Да бис его знает! Ребята позвали меня на палубу, говорят: «Дивись!» Смотрю — и верно: испанская шляпа на крюке висит.

— Чудеса!

Бодиско, сменяясь с вахты, приказал вахтенным зорко следить и не подпускать к фрегату лодки. Уже рассветало…

Козину показали шляпу Фалалея. Он повертел ее в руках, поправляя покоробленные от воды, еще сырые края.

— Ну конечно, он на корабле! — заключил Козин. — Где-нибудь спрятался, негодяй, и смеется над нами.

— Но откуда же шляпа, Николай Алексеич?

— Шляпа?

— Да, шляпа. Вы выкинули ее за борт… Но…

— Мичман Беляев!

— Да, капитан!

— Шляпу мог кто-нибудь выловить, ну… высушить и… ну… подкинуть на палубу… Оставьте шляпу мне и ступайте спать! Надо наконец людям дать покой. Я знаю, он завтра вылезет сам из какой-нибудь щели.

— Уж тогда я его… — прошептал боцман. — Уж тогда я его… Уж не для проформы!

Пчельник

Ночь была свежая. Когда лодка инсургентов вышла из бухты Гибралтара, ее качнула крутая волна. В море было светлее, чем в порту, заставленном с трех сторон горами. Фалалей удивился, что красный днем парус на рейде был чернее ночи, а тут, в море, казался белым — белей воды и неба.

Флейтщик дрожал, но не от холода и не от страха, а оттого, что его судьба решалась — он не знал, что еще будет с ним.

К мальчику склонилась голова, повязанная платком, крепкая рука легла на его плечо. Испанец накинул ему на плечи плащ и мягко повалил его на дно лодки, укрывая от прохладного ветра и теплых брызг морской воды.

Фалалею стало тепло и хорошо; он лег навзничь и смотрел вверх. Над ним с шумом проносилось крыло паруса при поворотах — лодка лавировала. В разрыве облаков сверкнула синяя звезда. Фалалей думал о своем корабле и злобно шептал:

— Поплачете обо мне еще!

Заплакал сам и в слезах забылся крепким сном.

Его разбудила тишина. Шум и шорох волн прекратился. Светлело. Парус, снова красный, висел праздно, чуть плеща острым краем. Фалалей поднялся, сбросил плащ и вскочил. Лодка стояла у берега, в тиховодье маленькой бухточки. Узкая щель меж голых скал уходила, темнея, в высоту. В глубине ущелья серебрился, ниспадая, ручеек. Бросив сходню на берег, испанцы скатывали по ней бочонки. На берегу уже лежали выгруженные плоские ящики, в какие укладывают оружие. Испанцы работали, скупо перекидываясь короткими словами. Фалалей молча принялся им помогать.

Покорный ослик с вьюком дожидался своей очереди, пощипывая сухую, колючую траву. На бока ослику привесили на вьюке два бочонка. Не ожидая поощрения, ослик пошел в гору по крутой тропе. Ящики подняли по двое на плечи и понесли вверх.

Фалалею ничего не пришлось бы нести, но он выпросил себе ружье у командира. Тот отдал. Взвалив ружье на плечо, закинув сумку с флейтой на спину, Фалалей пошел вслед за всеми. Последним шел командир; он нес на ремне, перекинутом через плечо, две большие оплетенные бутыли с вином.

Тропа шла круто все в гору. Сначала легкое, ружье делалось все тяжелее и больно било Фалалея по ключице. Он перекладывал ружье с одного плеча на другое, и оба плеча одинаково невыносимо ныли. Фалалей оглянулся назад, на командира, ожидая, что тот его пожалеет и возьмет ружье обратно.

«Ни за что не отдам!» — решил ответить Фалалей и остановился, глядя в лицо командиру. Тот улыбнулся строго и печально и молча указал глазами вперед: они отстали. Фалалей двинулся догонять караван, браня и себя, и ружье, и испанцев.