Пока они закуривали, он стоял, горделиво замкнувшись. Это был рослый, великолепно одетый парень, вечно занятый поисками в своем теле неуловимых (Сергей считал — по причине их отсутствия) болезней.
Глядя на него, трудно было поверить, что этот барчук — сын одинокой уборщицы больницы, где мать Сергея работала врачом. Чтобы заработать побольше денег, эта женщина весь курортный сезон держала у себя отдыхающих, кормила их и обстирывала, и все для того, чтобы этот лоботряс мог учиться в Москве, тяжело переваливаясь при помощи репетиторов через каждую сессию.
Следует отметить и тот малопочтенный факт, что некоторые лекторы их института, случайно отдыхавшие в Мухусе, не менее случайно проводили свое отпускное время в доме его матери.
И каждое лето, когда Сергей возвращался в родной город, он обязательно так или иначе встречался с этой женщиной, и она всегда просила присматривать за ее сыном там, в Москве. Глядя в ее доброе лицо с ничего не понимающими глазами, в которых горела мечта, последняя ставка жизни увидеть сына вышедшим в люди, он не решался ничего ей сказать.
— Сережа, ты же знаешь, он слабый, — просила она, заглядывая в глаза Сергею и трогая его рукой, — не оставляй его.
В таких случаях нередко сын ее стоял рядом мрачный, бугристый от мускулов и спеси, и не только не останавливал мать, но всем своим обиженным видом словно говорил: как же, дождешься от него помощи…
Свою умственную вялость он объяснял какой-то хитрой болезнью, хорошо замаскировавшейся от рентгена и всех консилиумов. В этом году он вообще ушел из института и, если верить ему, устроился заочно в пищевой, хотя, конечно, нигде не работал.
По старой памяти он время от времени приходил в институт и по старой же памяти уводил с собой Генку. Тот в свое время играл при нем и теперь продолжал поигрывать роль расторопного дружка при богатом студенте.
Трагикомизм этой дружбы усугублялся тем, что сам Генка был сыном провинциального профессора, бросившего свою жену и женившегося на юной студентке.
Юная жена профессора в знак совершеннолетия своего пасынка перекрыла крепкой плотиной финансовый ручеек, уходивший в старую семью. Генке почти ничего не доставалось. В институт он пришел уже с комплексом приживальщика.
Дружба их началась с того, что Генка поспорил с земляком Сергея, что съест пять батонов в течение двадцати минут, запивая их одной бутылкой лимонада. Все, кто был в это время в общежитии, спустились в столовую посмотреть на интересное зрелище. Но зрелище получалось не интересным, потому что Генка досрочно слопал все батоны и запросил сдобную булку в качестве премии, которую тут же съел, оросив ее остатками лимонада из той же бутылки.
Несмотря на свою нелюбовь к земляку (земляк ему отвечал тем же), Сергей, подчиняясь чувству землячества, каждый раз при встрече вынужден был сказать несколько теплых, объединяющих слов. И не только объединяющих, но даже как бы возвышающих обоих над московской жизнью.
— Представляешь, сентябрь называется, — сказал Сергей, передергиваясь не столько от озноба, сколько от пошлости этого неодолимого ритуала, — а у нас еще вовсю купаются…
— Что ты, — мрачно потеплев, бормотнул земляк, как бы прося не растравлять хотя бы эту рану, потому что чаша его терпения неудобствами Москвы и без того переполнена.
— Что вы тут делаете? — спросил Сергей, не столько интересуясь их пребыванием здесь, сколько пытаясь ополоснуть рот от предыдущей фразы.
— Да вот, — оживился Генка, — представляешь, идем на день рождения… Представляешь… Вот собираемся… Подарок…
Он кивнул в сторону ГУМа и посмотрел на Сергея взглядом, провоцирующим сентиментальность. Сергей сразу понял источник своей первоначальной тревоги и почувствовал, как близка опасность.
— Ну ладно, я пошел, — сказал он и уже отошел на несколько шагов, но тут его догнал Генка.
— Ты понимаешь, — забормотал он, косея от стыда, — покупаем подарок… Два рубля не хватает… до стипендии…
— Рубль могу дать, — сказал Сергей, хотя и рубля не хотел давать, но почему-то совсем отказать не мог и даже стал объяснять, что у него шесть рублей, из которых пять ему самому нужны позарез.
Они снова подошли к земляку, а тот продолжал стоять на месте с мрачной величавостью, словно происходящее к нему никакого отношения не имело, хотя к нему именно все это имело самое прямое отношение. Видно, он был на мели, а им сейчас хотелось выпить, и именно здесь, в ГУМе, где тогда продавали шампанское в розлив.
Сергей расстегнул плащ и, забыв, что он без пиджака, ринулся было в пиджачный карман, потом вспомнил, что деньги в брюках. И, стыдясь, что он по слабости не смог им отказать, и стыдясь того, что он им дает меньше того, что они просят, и стыдясь того, что он как бы оправдывается перед ними, достал из кармана кошелек.
Открыв его, он вынул оттуда две трешки, словно наличие именно той суммы, которую он назвал, и должно было доказывать, что пять рублей из них ему в самом деле нужны.