Морской офицер Франк Мильдмей

Доктор представлял необходимость защитить себя от расщелин на палубе, пропуская воду ему на голову; но капитан отвечал, что их не надо заделывать, и что постель из расщельника была очень хорошей постелью для уроженца Уэльса.

— Итак, доктор, теперь мы квиты: вот вам за вашу Собачью Звезду. Мне кажется, вы полагаете, что кроме вас никто на судне не сумеет сделать двусмысленности или пилюли.

— Если бы мои пилюли не были лучше ваших двусмысленностей, — проворчал доктор, — то нам пришлось бы весьма плохо.

Вслед за этим капитан велел плотнику не давать доктору ни одного гвоздя и инструмента; он даже сказал бедному эскулапу, что тот не умеет составить и пилюли, и что он столько же бесполезен, как наш адмиралтейский совет. Он упрекал его также в неведении других своих обязанностей по званию и, приказавши послать наверх всех больных, заставил их тянуть снасти, для ускорения обращения крови.

Многие из несчастных больных получали при этом самые немилосердные побои, и мне кажется, одно только уважение и любовь к офицерам удерживали команду в повиновении ему. Лишь только вошли мы, как он называл, в синюю воду — то есть на глубину, неизмеримую лотом — он начал свои неистовства, не прекращавшиеся до самого нашего прихода в Карляйль-Бей. Обращение его с офицерами и матросами было одинаково, и не представлялось возможности поправить нашу участь, потому что никто из нас не решался донести на него начальству. Постоянное его правило было — «Заставляйте матросов беспрестанно работать и вы выгоните у них чертовщину из головы — пусть все стоят весь день и всю ночь на вахте».

— Ни один человек, — говорил Флюгарка (имя, которое мы ему дали), — не ест даром хлеба у меня на судне; работа предохраняет от цинги этих ленивых негодяев.

Офицеры и команда, в продолжение первых трех недель, днем вовсе не были внизу. Он беспрестанно мучил и изнурял их на смерть и поселил на бриге дух величайшего неудовольствия. Один из лучших матросов сказал, что «с тех пор, как бриг в море, он был только три вахты внизу».

— И если б я знал это, — сказал капитан, услышавши его, — ты бы не имел и их. — И, позвавши людей, приказал дать матросу четыре дюжины кошек.

Всякий раз, когда он сек людей, что делал беспрестанно, всегда укорял их в неблагодарности.

— Нет ни одного военного судна, — орал он, — на котором люди имели бы столько свободного времени. Вся ваша работа состоит только в соблюдении чистоты на бриге, оправке рей; принять провизию и съесть ее; опустить в трюм вино, выпить его и потом выбросить пустые бочки за борт; но само Небо не угодило бы такому сброду жирных, ленивых, недовольных мерзавцев.

Разговор его с офицерами был выше всего того, что я когда-либо мог услышать из уст человеческого существа. Однажды штурман навлек на себя его неудовольствие, и он без всяких обиняков велел бедняку убираться в ад.

— Я надеюсь, — сказал штурман, — что не менее вас имею возможность попасть на небо.

— Вы попадете на небо! — сказал капитан: — вам на небо! Пусть только поймаю я вас там!..

Это показывает, до какой степени в состоянии он был простереть свое тиранство.

Он не имел у себя стола, никогда не пил вина, исключая обедов с нами; но ежедневно в своей каюте напивался пьян, более или менее, командным вином. Жестокость его обыкновенно увеличивалась по вечерам. Единственное наше мщение состояло в смехе над чудовищными баснями его по воскресеньям, когда обедал он в кают-компании. Однажды ночью вестовой его вышел наверх, и сказал вахтенному мичману, что капитан лежит на палубе в своей каюте мертвецки пьян. Это было донесено мне, и я решился сколько можно воспользоваться таким случаем. Взявши вахтенного мичмана, шканечного унтерофицера и двух надежных матросов, я спустился в каюту, и положивши ничего не пьющего, кроме воды, в койку, записал потом число, все обстоятельства и имена свидетелей, дабы представить адмиралу, когда мы встретимся с ним.