Меня особенно поражал всегда следующий фокус. Кто-нибудь подходит к факиру, ― и тот его спрашивает: «Что это за кольцо у вас? Оно очень ценное, остерегайтесь, чтобы не потерять его. Да вы уже потеряли его! Смотрите, оно здесь, у меня!» И факир показывает кольцо на своей руке. Я часто видел этот фокус и напрасно ломал себе голову, ища его разгадки.
Я пространствовал с факирами через весь австралийский материк, и в Брисбене расстался с ними. Меня снова потянуло на корабль, захотелось вновь последовать своему призванию моряка. Удалось вскоре устроиться на английскую парусную лайбу. Как-то в воскресное утро я сидел на берегу и мыл свое белье. В это время ко мое подошли трое прилично одетых людей и, пристально рассмотрев мою мускулатуру, спросили сколько мне лет.
― Пятнадцать, ― ответил я.
― Хотите научиться боксу?
― О, да! Кто знаком с боксом, тот не так легко рискует быть поколоченным.
Итак, я отправился в школу бокса для испытания. Меня тщательно осмотрели и предложили мне даровое обучение боксу и шесть фунтов стерлингов (60 рублей), с условием, что во всех состязаниях я буду выступать, как представитель Квинсленда[4]. В Австралии тщательно ищут подходящих людей, чтобы выработать из них призовых боксёров. Меня окружили исключительным уходом, и всеми способами развивали мое тело. После трех месяцев такой подготовки меня стали учить приемам бокса. Но, прежде, чем научиться наносить удары, пришлось самому вынести их изрядное количество, чтобы закалить все части своего тела, в особенности грудь.
В школе я себя чувствовал превосходно. Вскоре меня должны были послать в Сан-Франциско для дальнейшего совершенствования. Но с меня было уже довольно моей боксёрской выучки, и я решил снова вернуться к морю. Где бы я ни был, какие бы обстоятельства не увлекали меня в сторону, тяготение к морю всегда возвращало меня обратно на корабль.
На этот раз я поступил на американскую четырёхмачтовую шхуну «Золотой берег», которая ходила из Сан-Франциско в Гонолулу с переменным грузом сахара и леса.
Это было идеальное время. Мне отлично платили ― 45 долларов (90 рублей) в месяц, и сразу приняли матросом I класса. Но в первый же мой приход в Гонолулу, верный моему всегдашнему стремлению к всё новым и новым исканиям, я вовлекся в авантюру, воспоминание о которой до сих пор не особенно приятно.
На судне я подружился с одним немцем-матросом. И вот, мы вдвоем задумали променять своё подначальное положение на корабле на более самостоятельную профессию. Жизнь рыбака казалась нам верхом блаженства. Нам не хватало только подходящего судна. Нужно было также ружье. Мы хотели день ловить рыбу; а день охотиться, Решено было привести план в исполнение, в Ванкувере[5], куда мы должны были зайти на возвратном пути в Сан-Франциско. Но приходе в Ванкувер , мы раздобыли карабин Винчестера и наметили украсть шлюпку из ближайшего рыбачьего поселка ― Модевиль. Мы провели там весь вечер и наблюдали, как туземцы сидели за кострами на берегу. Множество собак встретило нас ожесточенным лаем. Душа у меня готова была уже уйти и пятки.
С наступлением полной темноты удалось отвязать один из челноков на берегу, переправиться к ближайшему парусному судну и, тихо вскарабкавшись на него, поднять якорь. Паруса были разложены для просушки; нам не трудно было быстро их поставить и отойти от берега. Ветра почти не было; паруса еще только полоскало. С берега, однако, заметили наше движение и подумали, что судно с якорем дрейфует в море. Несколько туземцев сели и шлюпку и стали грести в нашу сторону. Что нам было делать? Наконец, судно наше вышло из под завесы высоких прибрежных скал, и ветер надул паруса. Мы сразу, как черти, рванулись в море. Туземцы пробовали стрелять с берега, но нам удалось благополучно проскочить мимо и выйти в бухту Ситтль. Здесь стоял немецкий парусник, производивший окраску наружного борта. Немецкие матросы дали нам хлеба, сухарей и свинцовых белил. Окрасив наше судно в белый цвет, мы стали заниматься рыбной ловлей.
Оставаться на одном месте нам было не по душе, ― мы были перелетными птицами. Рыболовство поэтому вскоре надоело и решено было тайком доставить судно обратно в Модевиль.
Но тут-то нас и накрыли и, как юных преступников, передали исправительному суду. К счастью, суд был снисходительный, и мы отделались несколькими неделями лишения свободы. Если бы англичане могли предполагать какой будущий талант таится в молодом пирате, они, наверно, продлили бы мое заточение до конца мировой войны.