Морские повести и рассказы

Если утром, проведя ночь без сна, судовой медик придет к тебе в каюту бледный и взбесившийся и заорет: «Какого черта вы болтаете такую чушь?! Не может не быть печени у лошади!», то он экзамен сдал, и вы можете доверить ему свой организм. А если не придет и ни в чем не укорит, то лучше лечиться самому. Наш электрорыжий Лева экзамен сдал с блеском. Он оказался тем единственным, который захохотал на мою провокацию и сразу заорал: «Не болтайте чушь!» Оказалось, он ветеринар. В судовые медики переквалифицировался год назад с помощью спецкурсов. Я послал Леву к кровоточащему Шалапину, но действовал по принципу «на ветеринара надейся, а сам не плошай!». Отправился в капитанскую каюту за медсправочником…

Юра к себе давно не спускался – это было видно простым глазом. По ковру из угла в угол ездили папки с бумагами и раскатывалась банка растворимого кофе, а на телефонном шнуре повисла каким-то чудом женская туфля. Я прибрал бедлам, кинул туфлю в мусорную корзину и нашел «Медицинское пособие для капитанов судов», а в нем «Кровотечения». Основной причиной указывались «трещины и разрывы узлов». Справочник рекомендовал еще не забывать, что кровотечение бывает и при злокачественных образованиях прямой кишки, поэтому страдающим следует периодически показываться врачу. Ни в первом, ни во втором случае штормовая качка и задержка на двое суток с приходом в порт никакой роли в жизни и смерти Шалапина играть не могли.

Пока я вчитывался в справочник, а продолжалось это не больше двух минут, я уже успел ощутить жжение в деликатных местах и принял твердое решение на берегу немедленно показаться врачам. «Все через себя, – подумал я. – Все пропускаешь только сквозь себя!»

В каюте Ямкина было очень душно. Я немного ослабил барашки на бортовом окне. И сразу засвистел ветер в незаметной глазу щели. Сразу океан запустил щупальца в судовое нутро. А навстречу океанским щупальцам бросились судовые звуки, вернее, стрельба и взрывы снарядов – свободные от вахт и работ моряки упрямо крутили в столовой команды первую серию «Освобождения».

Я занес медсправочник Шалапину.

– Ай эм вери сорри, – сказал я философу. – Примите мои искренние сожаления. Но весь героизм вашего поведения в течение этих двух суток стоит одной специализированной свечи. У нашего коновала этого богатства – целый ящик.

Итак, Шалапин двое суток почитал себя героем, который в жутком одиночестве приносит себя, свое здоровье, свою жизнь на алтарь человечества. Он, небось, и слезу пустил, когда увидел лунное зарево, потому что жалел себя и свое одинокое мужество. Повис, так сказать, на кресте, вернее, забрался на Голгофу с кровавым крестом на изможденных плечах и оглянулся окрест просветленными глазами, переполненный жертвенным счастьем…

Больше на борту «Фоминска» я никаких записок не вел.

Последнюю эффектную фразу про Голгофу я тоже не закончил, потому что прибежал боцман и сказал, что Кудрявцев сорвался в щель между комингсом твиндечного люка и контейнером во втором трюме.

Сейчас, когда я пишу послесловие, – лето семьдесят пятого года. И уже около трех месяцев нет на свете и Юрия Ивановича Ямкина. Я узнал о его смерти с опозданием – был в рейсе. В соответствующем приказе сказано, что капитан т/х «Фоминск» погиб во время чистки малокалиберной винтовки, она оказалась заряженной, и пуля попала ему в голову. Дальше указывалось, что хранение на судах малокалиберных винтовок разрешается только в разобранном виде – сама винтовка у первых помощников, а затвор у капитанов. Обидно, что Юра, который привык к оружию с детства, так грубо ошибся, но все знают: раз в год винтовка и сама стреляет. Потому-то и знаменитая чеховская фраза о ружье на сцене, как и все у Чехова, не есть чистая театральность.

Когда превращаешь путевые заметки в нечто литературное, то уже знаешь конец пути. И знание конца начинает отбрасывать тень на все то, что ты записывал, когда еще ни черта не знал впереди, когда перед тобой был только океан, и темнота, и дальняя, дальняя дорога.

Художники живучи и неистребимы, как цыгане. Когда цыганка начинает гадать тебе про дальнюю дорогу, она уже знает про тебя все, чем ты в тот момент являешься, – цыганки физиономистки и психологи высокого класса. Они начинают гадать с конца.

А я ничего не дописываю теперь – с вершины знания. Я только выкинул все то, что не касается главных действующих лиц. Вот написал «главных действующих лиц», но там – в океане, в дальней дороге, – не было действующих лиц, там была статика обыкновенной жизни. Движение жизни заметно лишь тогда, когда оглядываешься.