— Она… Но я не понимаю… — произнесла миссис Бантинг, обращаясь ко всем присутствующим.
И тут они увидели Его. Первой увидела его Нетти, младшая мисс Бантинг. По ее словам, она показала на него пальцем прежде, чем обрела дар речи. И тогда его увидели все! Последней его увидела, насколько я понимаю, мисс Глендауэр. Во всяком случае, это было бы вполне в ее духе.
— Мама! — сказала Нетти, выразив всеобщий ужас. — Мама, у нее хвост!
Все трое горничных и Мэйбл Глендауэр одна за другой вскричали:
— Смотрите! Хвост!
— Ну, знаете ли… — произнесла миссис Бантинг, после чего язык отказался ей служить.
— О! — произнесла мисс Глендауэр, схватившись за сердце.
И тут одна из горничных нашла нужное слово.
— Это русалка! — взвизгнула она, и все в один голос воскликнули:
— Это русалка!
Все, кроме самой русалки, которая в притворном обмороке недвижно покоилась отчасти на плече Фреда и целиком в его объятьях.
Так выглядела эта немая сцена, насколько мне удалось восстановить ее из разрозненных обрывков. Попробуйте представить себе маленькую кучку людей на пляже и немного в стороне — мистера Бантинга, который выходит из воды, очень мокрый, не веря своим глазам и чувствуя себя наполовину утопленником. И соседскую лестницу, которая тихо уплывает в открытое море. Это, безусловно, была одна из тех ситуаций, что не могут остаться незамеченными.
И она действительно не осталась незамеченной. Дело происходило чуть ниже границы высокой воды, ярдах в тридцати от дома. Как говорила моему троюродному брату Мелвилу миссис Бантинг, решительно никто не знал, что делать, а ведь все они в избытке отличались нашим национальным свойством — боязнью быть застигнутым в замешательстве. Только русалку, видимо, вполне устраивала роль прелестной загадки — она по-прежнему прижималась к Фреду, словно создана была лишь для того, чтобы мужчины носили ее на руках.
Кажется, именно в этот момент на сцену в полном составе высыпало весьма многочисленное семейство, снимавшее один из домов, — они смотрели во все глаза и оживленно жестикулировали. Это были люди как раз того сорта, с каким Бантинги не желали иметь дела, — может быть, даже из торгового сословия. Вскоре один из мужчин — особенно вульгарный тип, излюбленным занятием которого была стрельба по чайкам, — начал спускать на пляж лестницу, словно собирался вмешаться со своими непрошеными советами. Кроме того, миссис Бантинг заметила черные зрачки бинокля в руках еще более ужасного типа из дома, стоявшего дальше к западу.
А ко всему прочему, вдруг появился некий известный писатель, занимавший соседний дом — раздражительный брюнет с круглой головой и в очках, — и принялся с высоты неприступной стены кричать какие-то глупости про свою лестницу. Заниматься его дурацкой лестницей никто, естественно, и не собирался, что вызвало у него совершенно непонятное недовольство. Судя по тону и жестам, он выкрикивал всякие грубые слова и, казалось, намеревался вот-вот спрыгнуть на пляж и подойти.
И тут, в довершение всего, из-за западной буны показались Презренные Туристы!
Сначала над букой появились их головы, потом стали слышны голоса. А потом они принялись с радостными криками карабкаться на буку.
— Бесподобно! Бесподобно! — перекликались, взбираясь наверх, Презренные Туристы (в тот год «бесподобно» было самым модным словечком). — И еще:
— Ого-го, держитесь! — И потом, уже ближе к делу:
— Эй, что там такое стряслось?
— Бесподобно! Бесподобно! — неслись снизу голоса еще невидимых Презренных Туристов: группа, очевидно, была многочисленная.
— Что-нибудь неладно? — крикнул наугад один из Презренных Туристов.
— Боже мой! — сказала миссис Бантинг, обращаясь к Мэйбл. — Что нам делать?
И когда она излагала события моему троюродному брату Мелвилу, это неизменно звучало как подлинный гвоздь всего рассказа: «Боже МОЙ! Что нам ДЕЛАТЬ?»
Я думаю, что в отчаянии она даже взглянула в сторону моря. Но разумеется, если теперь бросить русалку обратно в воду, потом придется — о ужас! — как-то все объяснять…
Очевидно, оставалось только одно. Миссис Бантинг так и сказала:
— Остается только одно — внести ее в дом.
И ее внесли в дом!..