Моряк из Гибралтара

В глазах у него горела почти болезненная ненасытность. На некоторое время он совсем позабыл о моем существовании и думал только о самолетах. Потом я увидел, как он возвратился из мира грез, подошел совсем вплотную и снова уставился на меня.

— Это что, правда?

— Ты о чем?

— Ну, что ты живешь на корабле.

— Да, правда. Этот корабль называется «Гибралтар».

— Если ты не капитан, то что ты там делаешь?

— Ничего. Просто пассажир, плаваю, и все.

Прямо передо мной росла цветущая крапива, очень красивая. А время все шло и шло. Внезапно, словно почувствовав какой-то толчок извне, я наклонился, сломал крапиву и скомкал ее в руке. Зачем? Должно быть, чтобы убить это бесконечно тянущееся время. Мне это удалось. Время было у меня в руке и нестерпимо жгло меня. Послышался смех мальчика. Я поднялся. Мальчишка сразу перестал смеяться и убежал.

— Иди сюда, — позвал я.

Он вернулся неторопливо, ждал объяснений.

— Теперь буду знать, — сказал я. И засмеялся. Он внимательно глядел на меня.

— Ты что, не знал, что она кусается?

— Забыл, — ответил я.

Он успокоился. Ему явно хотелось, чтобы я остался еще немножко.

— Я пойду. Мне хотелось бы купить тебе самолет, но уже нет времени. Когда-нибудь вернусь и тогда куплю.

— Он что, уже отплывает, этот твой корабль?

— Да, он уже вот-вот отплывет. Так что мне надо спешить.

— А машина у тебя тоже есть?

— Да, тоже есть. Ты любишь машины?

— Не так, как самолеты.

— Я вернусь. До встречи. Пока.

— Что, правда, что ль, вернешься?

— Да, вернусь и куплю тебе самолет.

— Когда?

— Сам не знаю.

— Неправда, ты никогда не вернешься.

— Ладно, пока.

И я ушел. Обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на мальчонку. Тот уже совсем забыл обо мне. Бегал, описывая широкие круги и выставив вперед, словно крылья, руки — играл в самолет. Малыш по-прежнему спал.

Проезжая мимо семнадцатого километра, я заметил, что там не происходило ровно ничего интересного. Машины не было. А мужчина сидел на табуретке лицом к дороге и в ожидании клиентов почитывал газету. Я остановился чуть подальше и не торопясь выкурил сигарету. Потом очень быстро вернулся к яхте. С тех пор как мы уехали, прошло примерно часа два. Эпаминондас поджидал нас, болтая с Бруно. Он кинулся ко мне. Поскольку нас так долго не было, а она сама до сих пор так и не вернулась, он был исполнен надежды. Как мне показалось, и Бруно тоже.

— Ну что? — крикнул Эпаминондас.

Со всей деликатностью, на какую только был способен, я ответил, что не думаю, чтобы это было именно то, что надо. Бруно пожал плечами и сразу потерял интерес к происходящему. Потом ушел.

— Раз она там так долго задержалась, — предположил Эпаминондас, — наверное, хочет получше убедиться, разве не так?

— Кто знает, — примирительно заметил я, — может, хочет получше убедиться, что это и вправду не он.

— Что-то я никак не пойму, — возразил Эпаминондас. — Ведь такие вещи сразу видно, знал ты этого человека или нет. Одна минута — и все ясно.

— Вот и я тоже так думал.

Уж не знаю, какая у меня при этом была физиономия. Эпаминондас налил мне коньяку. Воспользовавшись случаем, и себе тоже.

— И все-таки, что ни говори, — заметил он, — это уж она чересчур. Не может быть, чтобы два человека были так похожи друг на друга, чтобы их нельзя было различить, перекинувшись парой слов. Такого просто не бывает.

Я не ответил. Эпаминондас долго размышлял.

— Разве что, — продолжил он после паузы, — есть такие люди, которые настолько похожи, что при желании могут заменить друг дружку. Я хочу сказать, если сам решишь не приглядываться слишком внимательно.

Должно быть, поджидая нас, он успел немало выпить, и у него было вполне ясное представление обо всей этой истории.

— Заметь, — проговорил он, — если она захочет, этот Пьеро вполне может стать Гибралтарским матросом. Достаточно, чтобы она этого по-настоящему захотела. В конце концов, всему есть конец. Рано или поздно и ей тоже надоест. Она решит, это он и есть, стало быть, так тому и быть, вот и все, интересно, кто тогда сможет ей возразить? Вот ты скажи, кто докажет, будто это не он?

— Что верно, то верно, — согласился я, — никто не сможет доказать, что это не он.

Я предложил ему сигарету.

— Если разобраться, я ведь тоже единственный на свете, другого такого нет, разве не так? В конце концов, всему есть предел.

— Вообще-то, — заметил я, — все мы единственные и неповторимые. В том-то и сложность, что каждый ни на кого не похож.

Мысли его приняли совсем другой оборот.

— А если, — проговорил вдруг он, — она спросит у него насчет Нельсона Нельсона?

— Вот я и говорю, — сказал я, — что все это очень сложно.

— Поживем — увидим, — с ухмылкой отозвался он. — Если этот Пьеро совсем не Пьеро, то так и скажет, что знать не знает никакого Нельсона Нельсона.

По моему взгляду он понял, что я не слежу за ходом его мыслей. Но какая разница.

— И все же, — продолжил он, — такая женщина, почему бы, спрашивается, и не признать такую женщину?

— Ну, не надо преувеличивать, — возразил я.