Морган ускользает

И это его тринадцатилетняя дочь. Раньше он мог и обидеться, но постепенно привык. Лет около одиннадцати-двенадцати они, похоже, полностью изменяются. Малышками он их любил. Поначалу они были такими маленькими, простыми, полнощекими, кудрявыми и уравновешенными, преданно ковыляли повсюду за Морганом, а потом вдруг садились на жесткие диеты, становились худыми и раздражительными, вытягивались выше матери. Распрямляли волосы, пока те не начинали свисать на лица, точно вуали. Заменяли платья выцветшими джинсами и узкими, короткими футболками. А их вкусы по части мальчиков были жуткими, попросту жуткими. Он глазам своим не верил, глядя на некоторых существ, которых они приводили домой. И вдобавок ко всему они переставали считать Моргана таким уж замечательным. Заявляли, что стыдятся его. Он не мог бы сбрить бороду? Постричься? Вести себя, как положено в его возрасте? Одеваться, как другие отцы? Почему он курит сигареты без фильтра и снимает с языка табачные крошки? Замечает ли, что все время напевает вполголоса, даже за обеденным столом, даже пока они задают ему эти вопросы?

Он попытался больше не напевать. Ненадолго перешел на трубку, однако слишком сильно прикусил мундштук, и тот сломался. А один раз подстригся короче обычного и обкорнал бороду, отчего она стала квадратной, плотно облегала челюсть. И девочки заявили, что она выглядит как накладная. Как деревянная, сказали они.

Он ощущал себя объездчиком норовистой, порывистой лошади, с трудом сохраняющим равновесие, блаженно улыбающимся и старающимся не моргать.

– Нет, ты видишь? Он босой, – сказала Лиз.

– Замолчи и вылей кофе назад, – велела ей Бонни. – Ты же знаешь, тебе пока нельзя кофе.

Вошла, неся стопку учебников, самая младшая, Кэйт. Ей еще не исполнилось одиннадцати, она пока сохраняла полненькое, улыбчивое лицо Бонни. Проходя мимо стула Моргана, она стянула с него шляпу, чмокнула его в затылок и вернула шляпу на место.

– Сладкая моя, – сказал Морган.

Может, им стоит завести еще одного ребенка.

Когда все усаживались за стол, уже и локти девать было некуда. Морган решил удалиться. Встал и, пятясь, как человек, покидающий королевскую особу, – это чтобы никто не увидел комиксов, которые он держал за спиной, – покинул кухню. В гостиной еще один радиоприемник играл «Фантастическую пластмассовую любовь», и Морган остановился, чтобы исполнить маленький танец – босиком, на ковре. Мать сурово взирала на него с кушетки. Маленькая сгорбленная старушка с по-прежнему черными как смоль волосами, она удерживала их, чтобы не рассыпались, черепаховыми гребнями, но волосы и под гребнями курчавились и как будто взбрыкивали, набираясь откуда-то сил. Она сидела, положив на колени покрытые пятнышками руки со взбухшими венами, обвисшее платье ее казалось на несколько размеров больше, чем следует.

– Ты чего не завтракаешь? – спросил Морган.

– Жду, когда там потише станет.

– Этак Бонни придется половину утра на кухне проторчать.

– Когда доживаешь до моих лет, – сказала Луиза, – у тебя почти ничего, кроме еды, не остается, поэтому торопиться с ней я не намерена. Я хочу получить хорошую горячую английскую булочку, вскрытую вилкой, а не ножом, с тающим в мякише маслом и дымящуюся чашку кофе со взбитыми сливками. И хочу получить их в покое. В тишине.

– Бонни удар хватит, – сказал он.

– Не говори глупостей. Бонни возражать не будет.

И наверное, она была права. Бонни обладала бесконечной гибкостью, способностью принимать все. Это Моргана угнетало присутствие его матери в доме. Он вздохнул, присел рядом с ней на кушетку. Раскрыл газету.

– Сегодня день будний? – спросила Луиза.

– Да, – буркнул он.

Луиза зацепила согнутым пальцем верхушку газеты и оттянула ее вниз, чтобы видеть его лицо.

– А на работу ты не собираешься?

– Со временем.

– Со временем? Уже половина восьмого, Морган, а ты даже не обут. Знаешь, что я успела сделать за это утро? Застелила постель, полила папоротники, начистила в моей ванной хромовые трубы. А ты сидишь, комиксы читаешь, и сестра твоя спит как убитая наверху. Что происходит с моими детьми? Откуда у них такие привычки? «Со временем»!

Он встал, сложил газету и сказал:

– Ладно, мама.

– Хорошего тебе дня, – невозмутимо произнесла она.

Когда он выходил из гостиной, она сидела, снова уложив руки на колени, с доверчивостью ребенка ожидая своей английской булочки.

2