Море житейское

- «КТО ВЫДУМАЛ коммунизм: ученые или коммунисты?» -«Коммунисты». - «Я так и думал. Ученые вначале бы на собаках испытали» (уже давнее).

МАМА: «СЕЙЧАС полы мыть за шутку: крашеные, а раньше скребли, терли, два раза споласкивали и насухо чистыми тряпками протирали».

О своей маме: «Не фотографировалась, считала за грех. Были б в колхозе паспорта, на паспорт бы пришлось сняться». «Я читаю книжку, она спрашивает мужа: “Коля, ладно ли она читает?” Темные были, своим детям не верили».

ДОСТОЕВСКИЙ: «НЕ В жидовском золоте дело. У нас и милостыни просить не стыдно. Чувство солидарности. Стыдятся - застреливаются». (ПСС в 30 т. Т. 15. Стр.250).

СПОСОБЫ УБИВАНИЯ. Русские - наивные люди. Не верят, что их давно и целенаправленно убивают. Никак не смогли покорить, споить, развратить, осталось у врагов России одно, последнее - убить нас физически. Отравить, заразить, сократить рождаемость, сделать дебилами посредством массовой (слово-то какое!) информации (это не лучше).

- ВСЯКО НАС ОТ БОГА отучали, - вспоминает мама. - Милиционера ставили, чтоб от всенощной отгоняли. На Пасху мы пошли к ночи.

Идем, семь километров, сколько-то не дошли. И остановились как вкопанные - стая волков. Мы в друг друга вцепились. Потом дай Бог ножки! В церковь. И милиционер уже ушел. Волки нас задержали, а то бы записал. В церкви как раз успели к «Христос Воскресе!». Все справили: исповедь и причастие. Батюшка спрашивает: «Не гуляешь с пареньками?» Я вся вскинулась: «Ой нет, батюшка!». А до того, как мама учила, отвечала: «Грешна, грешна». Яйца освященные утром съели, скорлупу в карман - в грядки закопать.

Мы сидим, хлебаем уху - любимое блюдо отца. Да и мое тоже. Отец икает:

- Ой, хорошо: кто-то сытого помянул. Эх, уха без перца, что женщина без сердца. А помнишь, мамочка, постановку ставили. «Любовь моряка». Я же тогда тебя разглядел.

- Тогда? Надо же. Как не помнить? Первый и последний раз на сцене играла. Играла его невесту. Он возвращается, и они должны поцеловаться. Я ни в какую: убейте, не буду! Так завклуб: это же понарошку. Склонитесь просто и все. Я и отвернулась даже. А не знала, что тятя пришел и смотрел. Дома говорит: «Больше, чтоб в клуб ни ногой! Вот вы зачем туда ходите». - «Тятя, тятя, дак мы ведь только вид делаем». Все равно не разрешил больше.

- А я, - говорит отец, - сказал отцу: так и так, мне очень Варя Смышляева нравится. Он сразу: надо посмотреть. Взяли хорошего вина, пошли. А ты уперлась и даже и не вышла.

- А ты что думал: прямо вся и выставлюсь. У нас строго. Когда сваты приходили, нас с Енькой в подвал прятали, чтоб Нюрку взяли, она старшая. А когда Еню в Аргыж сватали, я тоже к соседям убежала.

- Обратно идем, мне отец: «Видно, что семья трудовая, надо брать».

- ДО ТОГО КОШКИ умные, прямо дивно. У нас одна жила, имя не помню. А вспомнила недавно, стали снимки кошек в газетах печатать, одна до того на нее очень похожая, может как по родне. Таскала котят, приходилось топить, куда их? Раньше это за грех не считали, если слепыми утопить. Конечно, она переживала. И вот родила, но не в доме, а на сарае. Вижу, не стало ее дома. Прибежит, поест и убежит. Ясно, к ним. Но тут зима. Она, видно, забоялась, что замерзнут, и стала таскать в дом. Я на крыльце стою, она с котенком. Дверь ей открыла, она его под печку и опять летит на сарай. Тащит второго. Снова под печку. Да и третьего. Да ведь опять побежала. И несет четвертого. Но этого уже под печку не сунула, оставила у порога. То ли он ей не нужен, то ли мне отдает, думает: пускай хоть одного утопят, остальных пожалеют. А как топить, когда они уже глядят, глаза открылись, все разглядывают. Нет, тут я не смогу. А жили на дворе лесхоза. Сидят мужики. Я к ним: «Не возьмет ли кто?» Один говорит: «Возьму. У нас кошки нет, а у вас кошка очень красивая». И взял. Сколько-то времени прошло, очень благодарил. Такая, говорит, хорошая выросла. Ловистая...

- Какая, какая?

- Ловистая. Хорошо мышей ловит. И поет громко, дети радехоньки. Да у меня и остальных трех разобрали. Так моя-то их мать сколь была радостна, сколь благодарна. Все поет, поет, о ноги трется.

И ОПЯТЬ ПЕРСИЯ. Замечали, что в так лелеемом патриотами слове «имперская» корень какой? Перс. Македонский, воспитанник Аристотеля, пил с любовницей во дворце столице Персии Персеполисе. Из истории заметно, что политикой занимаются именно развратные женщины, а не порядочные. Вино лилось, факелы пылали. Тут то ли любовница, то ли сам Александр захотел сильных ощущений и швырнул факел во что-то легковоспламеняемое. Пламя понравилось подчиненным, стали поджигать и они. Персеполис сгорел. Ну не дурость?

Сохранилась стела - изображение как цари всего мира идут на поклон к царю персидскому.

Развалины. Дом дервиша. Имя неизвестно, но музей ему стоит. Каково?

Музей Саади. На куполе надгробия голубь. Думал, из мрамора. Нет, живой. Бассейны. В них священные рыбы Саади коричнево-кофейного цвета. Избавляют от болезней.