Море житейское

О, КАК ЛЕГКО дурачить людей. Да интересно-то как! Провоцировать криками: «Развели бюрократов! Наплодили бумаг! К чиновникам без взятки не подступись! Засилье идеологии! Сплошной формализм! За что боролись? Требуем перемен! Что такое? Больше всех ископаемых, богаче всех и всех хуже живем! Долой! Долой!»

Прошли перемены. Бумаг и бюрократов стало больше, чиновники вообще считают свои рабочие места местом наживы, жить стало стократ тяжелее... Вот-вот раздадутся крики: «Так жить нельзя!»

СТАРЕЮ

Стремительно и безропотно старею. Покорно пью лекарства, приходится. От щитовидки не примешь - поплывешь. Не примешь от головы - закружит голову. От сердца - а оно «щемит и щемит у меня». А все бодрюсь, а все от людей слышу: как вы хорошо выглядите. Какой там хорошо - фасад. Передреев, помню, говорил: чем хуже твои дела, тем ты лучше должен выглядеть.

Есть шутка о зануде. Зануда тот, кто на вопрос, как ты живешь, начинает рассказывать, как он живет. Или женское: подруга подруге: «Что ж ты не спросишь, как я себя чувствую?» - «Как ты себя чувствуешь?» -«Ой, лучше не спрашивай».

Выработал я ответ на подобные вопросы: «Хвалиться нечем, а жаловаться не по-мужски. Так что терпимо». Да, терпимо. Славное, умное слово: терпимо.

Состарился даже с радостью. Все равно же не миновать, так давай поскорее. Лишь бы никому только не быть в тягость, это главное. Старик? Очень хорошо: никто не купит, зачем старика покупать, как использовать? Денег надо самую малость, одежды и обуви подкопилось, добрые люди из фонда преподобного Серафима Саровского одевают. И знаков отличия не надо, и премий, есть же Патриаршая, куда еще? Хватит уж, навыступался, находился на мероприятия, повыходил на аплодисменты, очень устаю от людей, рад одиночеству.

Очень благодарен тем, кто ускорял мое старение, мешал жить, изводил... Дай Бог им здоровья. Говорят: старость не радость. А почему она должна быть радостью? С чего? Радость в том, что к сединам не пристают соблазны. Нет, пристают, но не прилипают хотя бы. Бес в ребра мне сунется, а они у меня после поломки окрепчали.

И зачем мне надо, чтобы меня замечали, отличали? Господь видит меня во всякое время на всяком месте, куда еще больше?

НЕВЕРИЕ АПОСТОЛА Фомы - это не неверие, а доброе стремление к истине, это для нас. И мы, не видевшие, но уверовавшие, блаженны. Думаю: Фома вложил персты в раны тела Христова, но Спаситель уже был безтелесен, Он вошел сквозь запертые двери. Чудо Божие. Сказал: «Мир вам».

«ЖИДОВ РАЗБРОСАВ по болотцам, в Москве собирались не зря: Распутин, Крупин, Заболоцкий, три русских богатыря. И, брагу хмельную вкушая, почти выбиваясь из сил, к ним Гребнев, копьем потрясая, с ватагою вятской спешил».

- И ДУРАЧАТ НАС без меры, издеваются без смены модераторы и мэры, спикеры и обмудсмены.

«ОТЯЖЕЛЕВШИЕ ОТ книг, печаль разлук переживаем. Вновь проживая каждый миг, всесильный город покидаем. Но верь, мой брат, и ты, сестра, и ты, жена моя, подруга, придет желанная пора, мы вновь увидим здесь друг друга. И вновь заявимся в Саров: “Здрав буди, велий граф Орлов. То вновь мы, Божьи человеки. Корми, пои. Твои навеки”». (Саров -ядерная столица России, Орлов - большой начальник.)

Возвышен будет город Нижний, расширен будет рынок книжный.

БАТЮШКА: НАЧИНАЛ служить, думал, весь мир спасу. Потом: приход. Потом: хотя бы семью спасти. А теперь самому бы спастись.

Он же: «Мы у Господа вначале не хлеба просим, а возглашаем: “Да святится имя Твое!”, а уж потом: “Хлеб наш насущный даждь нам днесь”».

Он же дал молитву, как он сказал, молитву последнего времени. Вот она:

НИ В ОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ нет того, что в русской. Это от своеобразия русской жизни. У нас все одушевлено, нет неживой природы, все живо.

У Гоголя рассуждают два кума, сколько груза может поместиться на возу. И один гениально говорит: «Я думаю (!) достаточное количество». И все. И все понятно.

У Тургенева в «Записках охотника». Едут, ось треснула, колесо вот-вот слетит, как-то очень странно вихляется. И когда оно (колесо) уже почти совсем отламывается, Ермолай злобно кричит на него (кричит на колесо!), и оно в ы р а в н и в а е т с я.

У Бунина мужик бежит, останавливается, глядит в небо, плачет: «Журавли улетели, барин!»

Кстати, о Тургеневе. Это совершенно жутко, что он пошел смотреть на казнь. Да еще и описал. А в «Записках охотника», лучшем из им написанного, автор очень много п о д с л у ш и в а е т . Купил крепостную девушку - и тут же ее в наложницы. Виардо русских терпеть не могла. Валяется же русский писатель у ног, что ж другие-то?

В Орле на съезде писателей Кожинов о Тургеневе - как об агенте охранки. Но вроде даже и похвалил: на Россию работал.