Море Осколков

— Я настолько глубоко его уважаю, что язык не повернулся отрывать человека от дел. Значит, вот: враги на подходе к главным воротам.

— Придурки, говорите? Да у них бошки поотрывало! — Люфта с досадой облизнул зубы. — Вы, четверо, со мной. Сходим до ворот и проверим. Вы, двое, стойте здесь.

— Я посторожу, не волнуйтесь! — воскликнул Колл, когда мужчины встали и побрели под дождь. Один выставил над головою щит, прикрыться от ливня. — Мимо меня никакой гетландец не проскочит!

На двоих оставленных у костра без слез не взглянешь. Один молодой, но уже с залысиной, у другого красное пятно во всю рожу, будто вином окатили. Зато кинжал у него загляденье: серебряная крестовина так и сверкает. Кинжал напоказ красовался на поясе, похоже, мужик им одним и кичился, хотя, знамо дело, снял его с какого-нибудь убитого тровенландца.

И как только Люфта унес свои уши подальше, этот тут же принялся жаловаться:

— Большинство ребят Йиллинга сейчас обносят Тровенланд вдоль и поперек, а мы — торчи здесь!

— И не говори, это страсть как несправедливо. Но все ж. — Колл стянул Фроров плащ и устроил целое представление, вытрясая из него воду. — Сдается, на море Осколков не сыскать местечка, где б человеку сиделось у огонька под такой же надежной защитой, как здесь.

— Поосторожней! — забухтел Красная Рожа. Дождинки с ткани брызнули ему прямо в глаза. Он так остервенело отмахивался от плаща, что Колл одной рукой без труда подцепил кинжал с его пояса. Восхитительно — чего только человек не прошляпит, если его отвлечь!

— Приношу извинения, государь!

С этими словами Колл попятился и слегка ткнул Залысину под дых:

— По такой жаре освежиться, как твой сосед, самое то, правда?

И под развевающимся плащом просунул кинжал за пояс уже этому.

— Поглядите, я вам покажу поразительные чудеса!

Пока никто из них не успел вставить и слова, он поднял руку повыше, и медная монетка заплясала взад-вперед по костяшкам. Глаза обоих ратников прилипли к его вертким пальцам.

— Медь, — промурлыкал Колл, — медь, снова медь, и р-раз… серебро!

Он перекрутил ладонь, лихо поддел кистью блеснувший медяк, и между пальцев оказалась зажата серебряная монета. Лик королевы Лайтлин заиграл в свете костра.

Залысина насупился и подался вперед.

— Как ты это делаешь?

— Ха! Сейчас покажу, в чем фокус. Подай-ка на секунду свой кинжал.

— Какой кинжал?

— Твой кинжал. — Колл указал на пояс. — Вот этот.

Красная Рожа вскочил.

— Какого хрена у тебя делает мой ножик, а?

— Чего? — Залысина вылупил очи на пояс. — Как…

— Единый Бог суров к воровству. — Колл набожно воздел ладони. — Это давно всем известно.

Черная рука Колючки припечатала рот Красной Роже, а ее черный нож проколол ему шею. Почти в тот же миг голова Залысины дернулась — Фрор секирой разнес ему затылок. Глаза инглинга собрались в кучку, он что-то пробормотал, пустил слюну и повалился на бок.

— Шевелись, — прошипела Колючка, опуская своего на землю. — Покуда их друганы не пришли к одному со мной мнению о том, какой ты двуличный хорек.

— Повинуюсь, о, Избранный Щит, — Колл вынул из скоб рунный засов и сдвинул створку, раскрывая калитку.

12. Убийца

Одинокое пятнышко света замерцало сквозь бурю, и, как спущенная с поводка гончая, что уже хлебнула крови, Рэйт ринулся вперед.

Он стремглав летел по мокрой траве со щитом и секирой, до боли в костяшках сжимал топорище под краем лезвия.

Разумеется, меч красивее топора, но красивое оружие, подобно симпатичным людям, любит попривередничать.

Меч требует осмысленной ловкости, а когда Рэйта охватывало ликование боя, церемониться невмоготу. Был случай, он клинком плашмя охаживал воина по голове, пока не свернул и голову, и меч так, что после ни то, ни то совсем уже ни на что не годилось. Топоры куда менее ранимы.

Небо опять озарила молния. Могучий Мыс Бейла черным пятном завис над морем, гонимые ветром дождинки застыли, прежде чем их заслонила ночь. Тот, Кто Разговаривает Громом изрыгнул миру свою досаду — так близко, что у Рэйта подскочило сердце.

Во рту до сих пор стоял вкус съеденного хлебца. Каравай из муки с кровью солонил язык. Ванстерцы считали, что это приносит удачу в сражении, однако Рэйт был убежден: ярость в бою важнее удачи. Он крепко, до ломоты, впился зубами в деревянный колышек во рту. Однажды в неистовстве схватки, он чуть не отгрыз себе язык, и с тех пор, когда надвигался бой, всовывал меж челюстей надежную перемычку.

То чувство, когда бросаешься в бой, несравнимо ни с чем. Нет подобия ощущению в миг, когда ты рискуешь всем, сделав ставку на свое мастерство, свою силу и волю. Пускаешься в пляс на пороге Последней двери. Плюешь в лицо самой Смерти.

В горячечном порыве он оторвался и от Гром-гиль-Горма с Сориорном, и даже от своего брата Рэкки. Облитые дождем эльфийские стены и огонек у их подножия мчались ему навстречу.

— Я здесь.

Пацан отца Ярви — и тени собрались на его лице — поднял повыше фонарь, указывая на проход, сокрытый в углу башни.