Я думал было написать прямо Бену, но потом решил сперва подготовить Хартли. Трудность, как и раньше, заключалась в том, как передать ей письмо. Явиться с ним самому – рискованно, могут не впустить. Посылать Титуса не хотелось, а Гилберт, которого я позондировал, сказал, что боится. Джеймс, Лиззи и Перегрин вообще не должны ничего об этом знать. Можно было послать по почте, напечатав адрес на машинке, но он, конечно же, вскрывает все ее письма. Впрочем, если он и вскроет это письмо, ничего страшного. Игра идет к концу.
Дело было на следующий день. Письмо я написал с утра, но все еще не решил, что с ним делать. Теперь надо избавиться от Джеймса и Лиззи. Джеймса можно просто попросить уехать. Для Лиззи придется выдумать какой-нибудь предлог.
Джеймс, как ни странно, все еще не вставал. Он проспал уже много часов, с короткими перерывами. А я, хотя мне-то действительно тяжело досталось, чувствовал себя намного лучше. Я пошел наверх навестить его.
– Джеймс, соня ты этакий! Ну, как самочувствие? Уж не малярия ли тебя опять свалила?
Джеймс лежал в моей постели, как в гнезде, обложившись подушками, вытянув руки прямо перед собой поверх одеяла. Перед моим приходом он не читал. По его оживленному выражению я заключил, что он напряженно о чем-то думал. А тело его как-то устало обмякло. Небритые щеки изменили его лицо, в нем появилось что-то испанское – не то монах, не то воин-аскет. Но вот он улыбнулся, и я вспомнил, как меня всегда бесила эта его дурацкая бодрая улыбка, словно выражающая снисходительное превосходство. В комнате стояла тишина, шум моря и тот доносился глухо.
– Я ничего. Наверно, простудился. Скоро встану. А ты как себя чувствуешь?
– Прекрасно. Тебе чего-нибудь принести?
– Нет, спасибо. Есть мне не хочется. А чаем меня напоила Лиззи.
Я нахмурился.
– Где Титус? – спросил Джеймс.
– Понятия не имею.
– Ты за ним приглядывай.
– Сам не маленький, что ему сделается.
Мы помолчали.
– Сядь, – сказал Джеймс. – А то у тебя такой вид, будто сейчас уйдешь.
Я сел. Вялость Джеймса словно передалась и мне. Я вытянул ноги с таким чувством, будто вот-вот засну, хоть и сидел на жестком стуле. Плечи и руки обмякли, налились тяжестью. Я, конечно, тоже был порядком вымотан.
– Тебе по-прежнему хочется, чтобы Титус вернулся к Бену? – спросил я.
– Разве я это говорил?
– Дал понять, во всяком случае.
– В сущности, его место – с ними.
– С ними? Скоро, очень скоро «их» больше не будет.
Джеймс, уловив мою мысль, спросил:
– Ты все еще мечтаешь об этом спасении?
– Да.
Мы опять помолчали, словно оба успели задремать. Потом Джеймс продолжал:
– Ведь он – их сын в самом настоящем, глубоком смысле. У меня сложилось впечатление, что ситуация там не совсем безнадежная.
Его «впечатление» разозлило меня. На чем оно основано? И я с ужасом ответил себе: на разговорах с Титусом. Я зашел к Джеймсу, чтобы поторопить его с отъездом, и не собирался ничего ему говорить о преступлении Бена. К чему касаться столь захватывающей темы. Но теперь меня так и подмывало поколебать его невозмутимое благодушие. Обдумывая это, я сказал:
– Я решил усыновить Титуса.
– Юридически усыновить? А это возможно?
– Да. – На самом деле я не знал, возможно или нет. – Я позабочусь о его карьере. И завещаю ему мои деньги.
– Не так-то это легко.
– Что именно?
– Чтобы создать отношения, мало этого захотеть и остановить на ком-то свой выбор.
Я чуть не возразил: «Тебе-то это, наверно, нелегко». А потом словно услышал голос Титуса, когда он спросил: «Ваш кузен где живет?» И вспомнил, что мне рассказал Тоби Элсмир про того шерпу, к которому Джеймс так привязался, он еще потом погиб в горах, и на минуту у меня возникло желание расспросить его об этой «привязанности». Однако это было бы бестактно и опасно. Я всегда помнил, что Джеймс способен сделать мне очень больно. Как странно, ведь даже сейчас я не мог с ним общаться без страха! Cousinage, dangereux voisinage. И в то же время он вызывал во мне досаду, с ним я чувствовал себя увальнем и невеждой, и хотелось сбить с него это сонное спокойствие. Рассказать ему про Бена или не надо? Если я расскажу, не отсрочит ли это его отъезд? А рассказать очень хотелось. Страх берет, как подумаешь, что каждый поступок, пусть самый незначительный, имеет свои последствия и может оказаться точкой, от которой дороги расходятся в противоположные стороны.
А Джеймс развивал свою мысль:
– Настоящие отношения по большей части складываются сами собой.
– Как в семье? Вроде как ты говорил про Титуса?
– Да. А иногда кажется, что они предопределены. Буддист сказал бы, что вы знали друг друга в предшествующей жизни.
– Ты считаешь себя суеверным? Только не отвечай, ради бога, что это смотря по тому, что считать суеверием.
– Тогда я не могу ответить.
– Ты веришь в перевоплощение? Веришь, что, если человек жил плохо, он родится вновь в виде… хомяка, например, или мокрицы?
– Это все символы. Истина скрыта глубже.
– Жуткая, по-моему, доктрина.
– Чужие религии часто кажутся жуткими. Подумай, каким жутким должно казаться со стороны христианство.