Монументы Марса (сборник)

Через шесть часов я лежал на самой обычной кровати, без лат, без шин, без растяжек. Новая кожа чуть зудела, и я был еще так слаб, что с трудом поднимал руку. Но мне хотелось курить, и я даже поспорил, хоть и довольно вяло, с Бродским, который запретил мне курить до следующего дня.

– Давайте-ка все-таки распутаемся с этой штукой, – продолжал Бродский, склонившись над моей историей болезни. – Сколько же мы летели, и сколько наш больной пролежал у вас?

Бродский достал из кармана большую трубку и принялся ее раскуривать.

– Тогда вы сами не курите, – потребовал я. – А то отниму трубку. Ради одной затяжки я готов сейчас на преступление.

– Больной, – строго сказал Бродский. – Что дозволено Юпитеру, то не дозволено кому?

– Быку, больным, космонавтам в скафандрах, – ответил я. – У меня высшее образование.

Мой доктор слушал наш разговор, умиленно склонив голову к плечу. У него был взгляд дедушки, внук которого проглотил вилку, но в последний момент умудрился с помощью приезжего медика вернуть ее в столовую.

– Даже не знаю, с чего начать, – наконец сказал доктор. – Все дело в том, что наша планета – весьма нелепое галактическое образование. Большую часть года она целиком закрыта серебристыми облаками, которые полностью отрезают нас от внешнего мира.

– Но ведь мы же прилетели сюда…

– Корабль может пробить слой облаков, но этим обычно никто не хочет заниматься. И вот почему: облака каким-то образом нарушают причинно-следственную связь на поверхности планеты. Вы помните, как несколько дней назад в городе рассвело несколько позже, чем обычно?

– Да, помню, – сказал я. – Я решил сначала, что слишком рано проснулся.

– Нет, это запоздал рассвет. Один влюбленный молодой человек не хотел расставаться со своей возлюбленной. И что же он сделал? Он забрался на башню, на которой стоят главные городские часы, и привязал гирю к большой стрелке. Часы замедлили ход. В любом другом месте Галактики от такого поступка ровным счетом ничего бы не случилось. Ну, может быть, кто-нибудь и опоздал бы на работу. И все. А на нашей планете в период «серебряных облаков» замедлился ход времени. Рассвет наступил позже, чем обычно.

Доктор вдоволь насладился нашим изумлением и продолжал:

– Беда еще и в том, что в одном городе часы могут идти вперед, а в другом отстают. И рассвет наступает в разных местах по-разному. Чего только мы не предпринимали! Запрещали пользоваться личными часами – ведь время зависит даже от них, ввели обязательную почасовую сверку всех часов планеты… Но потом от всех мер такого рода отказались. Просто-напросто каждый житель планеты имеет часы. И раз на планете живут сто двадцать миллионов человек, то среднее время, которое показывают сто двадцать миллионов часов, правильно. Одни спешат, другие отстают, третьи идут как надо. Понятно?

– Значит, – спросил я, – если вы сейчас подведете свои часы вперед, то и время ускорит свой ход?

– Ну, на такую малую долю, что никто не заметит. А если ошибка становится крупной, достаточно чуть-чуть сдвинуть стрелки главных курантов – и все встанет на свои места.

– А ваш влюбленный об этом знал? – спросил Бродский.

– К сожалению, да. Об этом знают все.

– И часто случаются казусы?

– Очень редко. Мы волей-неволей дисциплинированны. Но, с другой стороны, мы знаем, что в случае крайней необходимости можем управлять временем. Так было и с нашим больным. Совет планеты принял решение спасти гостя. Мы знали – жить ему два, от силы три дня. Вашему кораблю лететь до нас сорок дней. Помните, я попросил сестру закрыть шторы?

– Да.

– Для того чтобы вас не смущало мелькание дня и ночи.

– Так эта мера очень болезненна для планеты?

– Мы сознательно пошли на некоторые трудности. Больше того, как сейчас выяснилось, «Колибри» пришел на пять часов раньше, чем мы предполагали. Значит, многие жители города сами подводили вперед ручные часы и будильники.

…Через три дня мы приехали на космодром. Доктор улетал с нами на Землю. Я еще был слаб и опирался на трость. Легкий снежок сыпался с серебряных облаков и мутил их гладкую поверхность. Впервые я увидел собственное отражение. Если задрать голову, то маленький человечек с палочкой тоже закинет голову и встретится с тобой взглядом.

Проводы затянулись, и я, устав, взялся рукой за круглую палку, привинченную к стене космовокзала. Так стоять было удобнее. Бродский говорил довольно длинную речь, в которой благодарил жителей планеты.

– Пора, – сказал стоявший рядом со мной капитан «Колибри». – Через пятнадцать минут старт.

Я обнимаюсь и раскланиваюсь с друзьями…

И тут вдалеке зародился невнятный, зловещий гул, словно кто-то заиграл на огромном контрабасе. Гул разрастался, дробился на отдельные звуки и приближался к нам.

Люди вокруг нас прервали разговоры, оглядывались. Послышался взволнованный женский голос:

– Крошка, где ты? Беги ко мне.

Мне показалось, что на горизонте, у далеких гор, поднимается стена тумана.

– Что такое? – взволновался доктор. – Что случилось?

Провожавшие, видно, разобравшись, в чем дело, бросились в укрытие космовокзала. Доктор по-птичьи покрутил головой и впился взглядом в меня.