Монструозный тип и дурища из ЦКБ

Оповещенные о радостном событии родственники – а у каждого здесь был свой информатор, так что весть до всей заинтересованной родни – актуальной и бывшей – долетела практически одновременно, – сначала сами чуть не впали в кому, во всяком случае, в первые мгновения испытали нечто близкое, а затем стали материться и пить успокаивающее. Каждый свое: с градусами и без. И лишь после этого те, кого весть настигла в столице и неподалеку, собравшись с духом и примерив перед зеркалом счастливые улыбочки, заторопились на поклон к воскресшему – убедиться лично и, если правда, если никакой ошибки, черт бы его драл, не произошло, всячески свое почтение засвидетельствовать.

Здесь их ждала еще парочка разочарований – все оказалось правдой, и оживший велел никого из родни к себе не пускать. Сказав дословно: «Гоните их взашей, дармоедов!» Что показывало – ожил не только телесно, но и мозги на место вернулись вместе с дурным характером.

Пробиться удалось лишь нынешней – и то не сразу, через скандал. Провожали ее остальные с почти нескрываемой завистью, а зря – визит оказался очень коротким, минуты на полторы. Из которых большая часть ушла на заход в палату тренированным модельным шагом и аналогичный, в ускоренном темпе и под нецензурный аккомпанемент, уход. Зав. отделением и лечащий предусмотрительно остались в коридоре – похоже, отвратительный нрав типа они уже знали лучше, чем она, успевшая расслабиться и малость его подзабыть.

Дверь за ней закрылась мягко, как театральный занавес, отсекая от сцены, на которой так и не удалось ничего сыграть. Сделав по инерции еще несколько шагов, нынешняя остановилась, повернулась к врачам и, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать – в палате все было бы слышно, – прошипела:

– Кто… там… эта?!

– Сиделка… новая, – ответила зав. отделением, а лечащий добавил: – Он при ней как раз из комы вышел.

Последнее лишь усугубило ярость несостоявшейся вдовы.

– Убрать немедленно!

– Не можем… – Лица докторов выразили максимум сожаления. – Он против… категорически. А желание пациента…

– Желание? Желание?!. Да у него только одно… – Она осеклась и одарила их таким испепеляющим взглядом, что они поневоле скосили вниз глаза – не прожгла ли халаты.

В следующий момент их, как кегли в боулинге, смело и разметало по сторонам.

– Да, намаемся мы, – прошептала зав. отделением, потирая плечо и глядя вслед удаляющейся фурии.

Лечащий молча кивнул – он это понял давно. Еще когда привезли этого коматозного и вслед ломанулись многочисленные родственники, выспрашивая, фальшиво сокрушаясь и вдруг костенея, когда им говорили, что случай небезнадежный и надежда есть. Очередной рублевский клоповник, сколько их уже было…

А сиделка, тем временем, раскрыв рот, смотрела на дверь – таких холеных и уверенных в себе дам она видела лишь в глянцевых журналах, щедро оставляемых пациентками при выписке. На мужскую руку, продолжавшую по-хозяйски мять и тискать ее бедро, она не реагировала – то ли не замечала, то ли уже привыкла…

На следующий день нынешняя знала о сиделке практически все: двадцать один год, живет в Одинцове с бабкой и восьмилетним братом на первом этаже двушки в хрущобе, отца нет давно, мать умерла в прошлом году, в ЦКБ устроилась недавно, до этого трудилась в больнице под Звенигородом, за душой ничего не имеет, кроме двух абортов – первый точно от одноклассника, второй неизвестно от кого. Опасаться, вроде, было нечего. Кроме одного – оживший ее от себя ни на секунду не отпускал. Даже в туалет она ходила там же, в палате. И еду ей туда носили, и душем она там пользовалась, и уже поставили рядом с кроватью для нее кресло, чтоб не на стуле дремала… Последнее известие вызвало у нынешней саркастический смех – ага, как же, в кресле, а то она не знает этого кобеля. Ну ничего, скоро новая игрушка ему надоест и тогда посмотрим…

И точно – через неделю тип на «игрушку» глядел с отвращением. Раздражало в ней все – и постоянная жвачка, вынимаемая изо рта лишь во время еды, и то не всегда, и наушники в ушах, и доносящееся из них монотонно-нервическое «бум-бум-бум», и то, что она несла, когда раскрывала рот… даже лапать ее было уже противно – сидит с тусклой рожей, никакой реакции… Других желаний и подавно не возникало – все равно что с куклой резиновой… Ну полная дурища! А больше всего раздражало то, что она вообще есть, все время торчит рядом, а он, получается, теперь от нее зависит, не может к чертовой матери выгнать!.. Наоборот, еще должен за это платить: и больнице, и ей – за переработку. Это он-то, который все сделал для того, чтобы ни от кого не зависеть и платить лишь тогда, когда сам захочет. И на тебе!..