Monpti

В первой попавшейся бумажной лавке я покупаю почтовую бумагу и конверт. Карандашом я царапаю несколько слов: «Я видел тебя – после того, как мы расстались». Конверт надписывается, я иду обратно на улицу Пяти Алмазов. Домовладелец передаст ей письмо. Я смотрю наверх, на окна ее дома. Всюду темно. Нет ни одного огня, балконная комната тоже темна. Значит, ни одного слова правды не было в болтовне о гостях. А своим домашним она так же солгала, как и мне. Она использовала обстоятельство, родители, видимо, уехали. Ну и смотрят же они потрясающе за своей единственной доченькой! Она может отсутствовать столько, сколько захочет. Один раз у меня, один раз у любовника. Она не должна отчитываться в том, где она проводит время после работы? Тоже мне прекрасные парижские нравы. Греховный Вавилон! «Я дам горничной пять франков, и она не скажет, когда я пришла домой. У моей комнаты отдельный вход». Ну и милая семейка, должно быть! Так, это письмо я отдаю домовладельцу, и точка. Finis coronat opus. Каково начало, таков и конец. Как я познакомился с ней? Она мне улыбалась. Конечно, я был не первый, кому она улыбалась.

Уличное знакомство. Вот так!

Грязная история! Лишь бы мне счастливо отделаться. Это был серьезный урок. Лучше одиночество, лучше нищета, лучше тысяча мук. Все бабы – канальи; некоторые особенно изощренны, но абсолютно ничем внешне это не выдают – в этом вся разница. С каких пор, интересно, она навещает своего любовника в отеле «Виктория»? Возможно, с того дня, когда мы познакомились.

Неожиданно я вспомнил, что как раз в начале нашего знакомства я видел ее говорящей с молодым человеком, когда она меня ждала в саду Обсерватории. Может, это и был ее любовник? Но может быть, и другой. Кто знает, возможно, их несколько.

Отвратительно… тьфу, как противно. Только скорее положить конец этому. Это последний акт. Я отдам письмо, и точка.

Из квартиры домовладельца, как из огромной мышиной норы, появляется несимпатичная, тяжело дышащая старуха. Она с недоверием изучает меня.

– Что угодно?

– Пожалуйста, передайте это письмо мадемуазель Анн-Клер Жовен.

– Кому?

– Мадемуазель Анн-Клер Жовен.

– Здесь нет никакой Анн-Клер Жовен.

– Этого не может быть.

– Что значит «не может быть»? Я здесь владелица или вы?

– Она живет на втором этаже, в квартире с балконом.

– Там живет пожилой мсье, отец Пивуа, d'ailleurs il est assez emmerdant.

– Последнее окно в переулок – ее…

– Вот упрямец! Там живет мадам Люпон со своими тремя кошками.

Голова моя идет кругом. Такого быть не может.

– Я сказал: Анн-Клер Жовен.

Она захлопывает дверь перед моим носом.

Анн-Клер здесь не живет? Что это значит? Кого же она здесь навещает и где живет сама?

Действительность превосходит мои самые ужасные предчувствия.

Словно лунатик, иду, качаясь, по рю Жонас с письмом в руке. И снова стою на улице Луговых Мельниц перед отелем, в который она вошла. Может, мне справиться о ней? Может, она и здесь не живет? Кто знает, возможно, она замужем и снимает здесь квартиру вместе с мужем. Мне вдруг все становится ясно.

Она замужем.

Однажды я видел обручальное кольцо у нее на пальце.

«Что это значит? – спросил я тогда. – Ты носишь обручальное кольцо?»

Она заметно покраснела и пробормотала в смущении:

«Нет… это не мое… моей подруги. Я просто в шутку надела». И тут же сняла кольцо и спрятала в сумочку.

Тогда я не придал делу особого значения. Молодые девушки порой кокетничают с кольцами из детского нетерпения или проворачивают перстеньки, чтобы укрыть камень.

Теперь и вправду я все вижу яснее. Тогда она просто забыла снять кольцо, обычно она все время это проделывала. Она замужем, у нее есть муж, которому она принадлежит, который повелевает ее телом, которому она больше не верна, но который привык к ней. Возможно даже, что она давно уже надоела ему. Со мной она лишь флиртовала. Я был игрушкой для нее. Свобода, добытая воровством. То, что она не отдалась мне, теперь кажется мне тем более аморальным.

Она сейчас у Него в комнате.

«Я немного запоздала, милый, не сердись».

«Раздевайся, скорее, мне свет мешает».

В считанные секунды она ложится рядом с чужим мужчиной, с которым она не играет, которому она повинуется, когда он хочет ее.

Безумие. Безумие. Теперь только я понимаю, как сильно любил эту женщину. Теперь, когда она для меня больше не существует. Возможно, у нее даже есть ребенок. Кто знает, может, это был тот самый ребенок, с которым она играла тогда в Люксембургском саду.

Как много грязи, Боже милостивый!

Письмо, которое я в смятении скомкал, я выбрасываю и иду пешком в отель «Ривьера». Не стоит. Не имеет смысла. Ничто в мире не имеет смысла.

На улице Сен-Жакоб тишина, сегодня даже крысы не будоражат покой.

Атмосфера в моей комнате навсегда отравлена. Здесь в каждом углу живет воспоминание о ней. Ко всему, что находится вокруг, однажды прикасалась она, о каждой вещи что-нибудь сказала. Это невозможно – совсем выбросить ее из головы.