Мономашич. Мстислав Великий

Те, кому не досталось почётных мест, шли позади, в парадных одеяниях, с непокрытыми головами. Некоторые опускали глаза, и простодушный люд думал, что князья молятся. Но это было не так. Опускал глаза Ярославец Святополчич, не в силах от душившего его негодования смотреть на идущего впереди Мстислава Владимирича. И не только потому, что зять не любил тест, — досада на отвернувшуюся удачу глодала Волынского князя. Два года миновало, как умер великий князь Святополк, а его сыновей уже забыли. Кабы не женитьба на Елене Мстиславне, не пригласили бы Ярославца. Меньших братьев, Изяслава и Брячислава, вовсе забыли, словно и нет их на свете. А ведь могли бы уступить ему место у раки — как-никак он не изгой, он сын великого князя и сам в свой черёд поспорит о золотом столе. Всеволодке Городенскому стола не видать как своих ушей. Правда, доходят слухи, что он помолвлен с самой младшей Мономаховной — Агафьей. Девушке всего тринадцать... Мысли перекинулись на Евфимию, которая могла бы стать его любовью и доброй женой. Даже в этом обошли сына Святополка!

Похожие чувства терзали Глеба Всеславьича Минского. Из приехавших князей он был самым старшим в роду потомков Всеслава — слабосильный Рогволод и Роман, которого вовсе выгнали из волости, не в счёт. А честь нести раку с мощами святых досталась не ему.

Гордость и достоинство, доставшееся от отца, неистового Всеслава Чародея, мучили Глеба. Он помнил, чей он сын, чтил свои корни и так легко отрекаться от старой вражды не собирался. Пусть нет в живых троих Ярославичей, терзавших в порубе его отца, пусть не довелось самому Глебу хлебнуть горя в плену, пусть умер отец — живы его сыновья и живы потомки его обидчиков. Владимир Мономах был тогда в Киеве, удирал без оглядки от восставшей черни, с которой теперь заискивает. Он тоже должен помнить... И этой памятью загорался взор минского князя всякий раз, как он видел невысокого, широкого в кости Киевского князя, идущего впереди с непокрытой головой. Добро ещё что широкие плечи его сыновей и идущего следом Давида Черниговского то и дело закрывали Мономаха!

Тем временем шествие застопорило ход, но не по своей вине. Едва передние увидели князей с ракой, по волнующейся в тревожном ожидании толпе прокатилось волной: «Несу-ут! Несут!» и все, от мала до велика, желая получше видеть и, коль повезёт, самим прикоснуться к мощам святых, прихлынули вплотную. Перед церковным причтом — митрополит Киевский Никифор самолично возглавлял шествие — сомкнулись волны людского моря. Задние напирали, передние сопротивлялись. Возникла давка. Кто-то закричал. Взвизгнула женщина.

Мономах остановился, выпрямляясь и озирая людское беспокойное море. Разгонять толпу копьями дружинников долго, да и увязнут в такой толчее. Тут не обойдёшься без крови, а проливать её в такой день негоже. Он обернулся, поискал глазами своих бояр.

Иван Войтишич был первым, кто угадал невысказанный приказ Мономаха и шагнул вперёд:

   — Что велишь, княже?

   — Накажи метать в толпу серебро и паволоки.

   — Как же? — не понял боярин. — Сколько?

   — Мечи, не считая.

Иван Войтишич, работая локтями, исчез, а некоторое время спустя показались конные дружинники. Наезжая на толпу, они горстями швыряли из висящих на поясах калит серебро. Один, широко размахнувшись, метнул отрез алого шёлка.

Толпа как пёсья свора — может накинуться и растерзать, не ведая жалости, но, коль поманят её вкусной косточкой, мигом обо всём забудет. Так и случилось. Серебряная россыпь дождём летела, и люди, забыв о мощах и князьях, ринулись подбирать нежданное богатство. Из-за паволок устроили настоящую драку, рвали дорогую ткань на полосы. На месте остались немногие — те, кто и без этой щедрой подачки не жаловался на жизнь.

   — Чернь, — презрительно скривился Олег.

   — Чернь, — вздохнул Давид.

   — Чернь, — с затаённой ненавистью выдохнул Ярославец.

   — Народ, — подумал Владимир Мономах.

Путь был свободен. Выпевая строфы торжественного стиха, вперёд важно поплыли митрополит Никифор с причтом, за ним следом епископ Феоктист Черниговский, Лазарь Переяславльский, Даниил Юрьевский и чины поменьше — игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр, игумен Печерского монастыря Прохор, ставленный не без помощи Мономаха, поп Никита Белгородский и прочие. Следом, чуть покачиваясь, плыли раки со святыми мощами, а позади шли князья и бояре — многие с жёнами и старшими детьми.

Когда мощи поднесли к дверям, грянул хор, и слаженное молитвенное пение на миг оторвало толпу от дележа серебра и паволок. Поворотившись к храму, люди крестились, кланялись, шептали молитвы, и под тихий, шелестящий гул их голосов раки вплыли в храм.

Торжественная служба растянулась надолго, но после неё князья и ближние бояре не спешили расходиться. Предстояло решить важный вопрос — куда положить мощи святых.

Владимир Мономах, при коем храм завершался и отделывался, самолично не раз заезжал сюда полюбоваться внутренним, ещё не законченным убранством. Он уже всё для себя решил и вышел вперёд.