Мономашич. Мстислав Великий

Невесел ворочался Ставр от княжьего терема. Снова усевшись на новгородский стол, Всеволод Мстиславич принял все условия боярской думы и жил тихо-мирно, привечая тех, кого сам Новгород возвысил, и не ставя своих мужей без совета с думцами. Вот и Ставр, возвысившийся во дни недолгого княжения Ивора Всеволодича, сохранил высокое звание, снова став сотским. Старый боярин ехал, не глядя ни на кого, и только возле новой церкви Иоанна Предтечи, заложенной Всеволодом в честь небесного покровителя своего сына, задержал коня и перекрестился на купола.

Углядев богатый наряд боярина, доброго, сытого коня и пятерых отроков охраны, нищие всей толпой ринулись к нему.

   — Милостивец! Господин! — зазвенели надрывные голоса. — Подай! Одели! Пожалуй!.. Век за тебя Бога...

Ставр бросил косой взгляд через плечо. Валдис Жизномирич, раздавшийся в плечах витязь, любимец боярина и его правая рука, полез в калиту и метнул на дорогу пригоршню резан и ногат. Нищие, бранясь и молясь одновременно, бросились подбирать подачку.

   — Молитесь за выздоровление княжича! — крикнул Ставр Гордятич, но его мало кто услышал — на площади перед храмом вовсю шла драка.

До терема боярин доехал в молчании, ни на кого не глядя, спешился и прошёл в горницу. Василиса не вышла встречать мужа, и он остановил попавшуюся на пути девку:

   — Что боярыня?

   — С сынком она, — поклонилась девка. — Позвать?

   — Поди. Сам схожу.

Нерадостно было в дому Ставра. Боярин и его семья не голодали, припасов должно было хватить ещё на один худой год. Всю осень и начало зимы Ставр оделял страждущих житом, давая в рост — коли займёшь сейчас мешок, с нового урожая отдашь два. Крестьяне его деревенек плакались, слали жалостливые грамотки, — мол, погибаем, смилуйся, родимец, — но шли в кабалу. Лучше в боярской неволе хлеб есть, чем на свободе умирать голодной смертью! Ставру бы радоваться да считать, насколько прибыло у него закупов да холопов, что готовы ради него днём и ночью гнуть спину, а он был печален. И не из-за хвори четырёхлетнего Всеволодича — в те самые поры заболел его сын.

На другой год после возвращения Ставра из киевских порубов Василиса родила мальчика. Когда она плавала по терему утицей, бережно неся чрево, боярин не находил себе места — неспроста лишилась длинных кос его жена. Как бы не был этот младенец сыном Мономаха! Но прошло время, и стало ясно, что сын, названный Гюрятой, в крещении Юрием, пошёл в Ставра — как говорят, голос к голосу, волос к волосу. Днями должно было ему сравняться десять лет.

Но вчера мальчишка весело бегал с дворовыми приятелями на реку смотреть на небывало большой разлив Волхова и свалился со льдины в воду. Теперь лежал пластом, с мокрыми от испарины волосами, и старая знахарка каждый день поила его целебными взварами и шептала что-то гнусавым голосом. Знахарке в те дни было раздолье — чуть ли не в каждом доме хворали дети, и не было дня, чтоб её не звали к больному. Ставр подозревал, что старая карга просто наживается на чужой беде, но Василиса верила.

Прислушиваясь к звукам из-за двери, Ставр постоял перед каморой, где хворал сын, а потом толкнул дверь. Василиса встрепенулась навстречу мужу.

   — Как он? — Ставр глянул на разметавшегося под толстой медвежьей полстью мальчика. Даже отсюда было видно, что он весь горит.

   — Как прежде. Явдоха приходила, корень девясила дала. Да велела в бане выпарить.

   — Уж парили!

   — Ещё велела батюшке-Волхову поклониться, чтоб унёс Гюргины хвори.

   — Непотребство это, — покачал головой Ставр.

   — Я тебя ждала, чтоб сходить. Боялась Гюрятку одного оставить.

   — Хороша из меня сиделка! — невесело усмехнулся Ставр. Наклонился над спящим сыном, вгляделся в лицо. — Велгу покличь — пущай сидит.

   — Кликну.

Василиса позвала холопку, и супруги вышли из каморы. Боярыня суетилась, покрикивая на дворню, чтоб подали обеда. Пока муж ел, Василиса сидела подле, подперев щёку ладонью и глядя на его лицо. Всё было за те годы, что жили вместе. Не раз Ставр даже батогом на жену замахивался, грозился убить. Да и она спуску не давала. А теперь, с болезнью сына, стали относиться друг к другу нежнее и терпимее, чем во дни сватовства.

   — У князя что? — выждав, когда Ставр отвалится от стола, спросила Василиса.

   — Худо. Княжич хворает.

   — Никак, тоже простыл?

   — А кто его знает! Он давно слабый был, а надысь вовсе слёг. Княгиня аж почернела вся. Князь тоже сам не свой.

   — Вот ещё беда-то, — по-бабьи пожалела княгиню боярыня.

   — В думе неспокойно, — продолжал Ставр, зная, что у Василисы язык короток и дальше этих стен любое слово не выйдет. — Заместо Мирослава Гюрятинича кричат на посадничество Завида Дмитрича. Уж Якун Мирославич как за отца стоял — всё одно одолели. Сызнова посадят на наши шеи княжьего доброхота. Завид-то Всеволоду Мстиславичу вроде как родич получается. Особливо теперь, когда дочь его в Киеве девку родила!