Давно я не бывал в Париже, —
барахтался всё в нашей жиже,
а ты который раз летишь
в шальную даль. Париж... Париж...
Ты передай его каштанам,
Что, вопреки партийным планам
и козням вражеских атак,
забыл сто мест, его — никак.
Он снится даже в непогоду,
а в снах он краше год от года,
отмыт дождями и песком,
и едко пахнет коньяком...
Майка с Путиным — что за диво?
Из каких из таких глубин
в нас пахнуло, нет, засмердило
культом личности, где один,
возвышаясь над всем народом,
как хотел, так кромсал судьбу?
Тот, кто прежде душил свободу,
шевельнулся в своём гробу.
Кровь растрелянных миллионов
проступила сквозь землю вновь,
потянулись стада в загоны,
и попробуй, попрекословь!
Ложь, как ржавчина, ложь, как плесень, —
никакому не смыть дождю.
И по всем городам и весям
ставят памятники вождю...
Жутковато от страшной сказки.
Ведь себе же мы не враги?
Майка — тряпка с пятном от краски,
всё вернётся в свои круги.
Вчера не стало Алексея.
Я с сайта эту весть прочёл.
Толпились тролли и глазели,
скорбящих двигая плечом.
Случилось то, что не могло бы
произойти в иной стране.
Пируют выгода и злоба,
а милосердье не в цене.
Кому теперь ты служишь верой,
не защитив ни чьи права,
давно пропахнувшая серой
и оскоплённая, Москва?
Страна из немоты дремотной
вернулась, застонав от ран,
собрав на площади Болотной
голов тревожный океан.
Чтоб истребить об общем благе
надежду на века веков,
менты швыряли в автозаки
детей, студентов, стариков.
Могли такое делать с нами,
брать населенье на испуг, —
когда вся Русь под паханами,
а не один лишь Петербург.
Ознобом страха билось время, —
оно такое же опять, —
и шёл Девотченко со всеми,
хотя бы совесть отстоять.
Кричал с толпой, когда просили
восстановить права людей.
Слёз не хватает у России
оплакать смерть своих детей.
Потом он потемнел, замкнулся,
писал в сети тем, кто был чист.
Не подлизался, не прогнулся,
не продававший честь артист.
Писаки кинулись по знаку
чернить того, кто не остыл.
Не хороните, как собаку, —
Алёша всем нам братом был!
***
Внесли с мороза срубленную ель,
постукивают шишки по паркету.
Приладят крестовину — благо, цель
возвышенная и по этикету, —
поставят в центр, по потолку скользнёт
макушкою колючей, но безвинной,
по залу остро хвоею пахнёт,
смолистою и терпкой древесиной.
Готовы бусы, цепи и шары,
вся мишура для случая такого, —
слепящие, но жалкие дары,
как суть и символ празднества людского.
Метнётся в хоровод теней душа,
в вихрь конфетти и свечек трепетанье,
иллюзиею счастья освежа
надежд, пока не сбывшихся, собранье.
Мечтатели, ваш наступает час
и зыбкий шанс загадывать желанья.
Неслышно время, проходя сквозь нас,
меняет смысл вещей и очертанья.
Неспешно, под докучный разговор, —
лишь год спустя всё это повторится, —
через неделю выкинут во двор
то, что осталось от лесной царицы.
Жизнь побежит, меняясь на глазах,
совсем не так, как мы б того хотели, —
нелепей и прекрасней. А в лесах
растут, ещё не срубленные, ели.
Казалось, нет у Кима даже шансика,
а оказалось — не всегда Удача мимо...
Ну, ладно, дали премию не классику,
но с той же премией всё это поправимо.
— Пробился, выделясь
из сброда скотского! —
вконец обиделись
два друга Бродского.
Ушли, несолоно
хлебавши, гении, —
необоснованно,
мол, награждение!
А Ким был весел, — он ведь точно знал
кому раздаст давнишние долги,
на что и как потратит капитал,
и пусть потом печалятся враги.
Утихнут страсти и
души терзания.
Не в деньгах счастие,
а в понимании.
Блеснёт откуда-то
над жизнью тленною.
А, в общем, чудо-то
обыкновенное!
Поверишь ли? В молчаньи истин сила
Вселенной затаилась, лишь в дремоте
мозг человечий тщится до могилы
проникнуть вглубь, но входа не находит.
Сквозь время переходим в свет из мрака,
по сути, не меняя положенья,
плывут над нами сгустки Зодиака,
дразня и отвлекая от решенья.
Строй чисел, замирающих над бездной,
ход мыслей, постигающих лишь малость,
качает в колыбели бесполезно
земного притяженья мощь и слабость.
***
Чтобы не стать порядочным скотом,
нам разум дан, — соображенье, то-бишь.
Захвалят человека, а потом
его уж и толпой не остановишь.
Идёт по жизни, двигая плечом,
с пути сшибая тех, кто поскромнее.
Прискорбный факт. Но речь здесь вот о чём:
от частых восхвалений не умнеют!
***
На споры угрохали годы,
свернув себе шею и челюсть,
и если добились свободы,
то только лишь Анжеле Девис.
А если нас спросят потомки:
«Ну, что, старики-патриархи,
о чём же вы спорили громко
в словесных баталиях жарких?» —
то нечего будет ответить,
настолько дела наши плохи,
поскольку неумные дети
продули свободу эпохи.
Вот исповедь от сына века,
в деньгах погрязшего Гобсека, —
не болтуна, не гомосека, —
коммерческого человека!
Растят крестьяне в поле злаки,
в вине глуша тоску и в драке,
политики разводят враки,
а я — лишь денежные знаки.
Пред сытой глупостью согнутся
творцы искусств и революций, —
все статуи и вазы бьются,
и только деньги остаются.
Текут сквозь пальцы луидоры