Монолог Нины

Они — исполнители. Шестёрки второго или даже третьего эшелона. Украинская свобода в её «червоно–казачьем» исполнении обязана первоэшелонному слуге народа — Минею Израилевичу Губельману. В кодле — «Ем. Ярославскому». Это именно он возглавил «институт» социальных и национальных чисток в большевистской иерархии. Это именно он устанавливал квоты на уничтожение коренных классов, народов и «нештатных» народностей.

Ненависть его, — кто знает, возможно тоже праведная, изначально чистая и тоже искренняя, — не знала границ. На что Иосиф Виссарионович способный был до евреев, но и он одно время почтителен был к злобному этому хорьку, которому дай волю — всех прикончит!

Между прочим, сталинский пиетет к особо исполнительным шестёркам позволял им надеяться умереть в своих постелях: слабость была у него заставлять таких счастливчиков ежеминутно… годами ожидать казни…

… Я всё это к чему? А к тому, что именно Марк Борисович Новаковский, ожидая свою смерть, густо сеял смерть другим! И велел тогда убить будущего деда Нины Оттовны, Юлиуса Кринке, брата его Гуго, бабушку Элизу. Сколько сотен тысяч он убил? Но лишив жизни стариков–немцев, он, уже за двенадцать лет до «22 июня 1941», вызвал ответный вал возмездия, не заставивший долго себя ждать.

Со времени Немецкого Холокоста /или Шоа — эти понятия нарочито запутаны интересантами/ - массового сожжения живыми колонистов–меннонитов и лютеран в 1919–1920 гг. на Украине по приказу Троцкого /см. «Густав и Катерина», Токио, Бунгей Сюндзю, 1991; и М. журн. МОСКВА,7/4, www.moskvam.ru/, убийства 1929–1933 годов на Волыни не менее впечатляющие. Позднее столь масштабные акции там не проводились.

Потому евреи Украины, — вообще евреи, поскольку несём коллективную вину, — мы все можем поблагодарить Марка Борисовича, и, конечно же, его крёстного отца Губельмана за случившееся с нашим народом в не таком уж далёком прошлом. И помнить, что «проклятия по адресу былых бед ни в коей мере не помогают предотвращать беды грядущие».

А ведь в значительном числе случаев мы, и только мы сами их авторы.

Но Нина? Она–то? Как она должна была мерзость эту воспринимать?

… Она не ощущала смены прежней, до депортации родителей, их абсолютной свободы на заменившую её абсолютную несвободу ссылки «навечно» даже в таком неповторимо прекрасном уголке края, каким была и, возможно, остаётся ещё нетронутая человеком, наша горная тайга… Признаюсь, под обаяние этого чуда попал и я, оказавшись с ней наедине…

Божественная красота голубых красноствольных мачтовых хвойных лесов, хрустальная прозрачность вод бесчисленных ключей, быстрых ручьёв, стремительных речек, текущих в смородинных зарослях облитых солнцем опушек, сверкающая синева небес, шум вершин под ветром, — вся эта Божественная и, казалось бы, вечная и непременная прелесть Первозданной Матери—Природы, всем своим добрым естеством приняла и любовно окутала девочку с самого начала её жизни. И этим добрым своим позывом не дала ей сразу почувствовать то, что неумолимо ждало её впереди. Смягчила удар осознания того, как ещё не начав расти и взрослеть, она уже была лишена всех предназначенных ей Создателем прав свободного существования. Однако же, лишенная свободы, самим фактом своего рождения от несвободных родителей, она, тем не менее, была как бы абсолютно свободной! Как дети крепостных рабов, ещё не понимающие, что они рабы…

Нужны были звериная лютость властей и боль. Боль не физическая. Но боль всесокрушающего осознания рабства. Ну, и время чтобы проснуться, однажды, вместе с вопросом: кто я? И, если Бог дал разум, спросить себя: что со мною произошло, — что они со мною сделали?

А такие вопросы — они чреваты адекватными ответами. Тем более, советчиков, на собственной своей шкуре испытавших что есть власть большевиков — пруд пруди! Наслушавшись их, — а они врать научены не были и говорили ей, что с ними на самом деле происходило и кто виноватый, — она поняла, что произошло и с нею. Не рассуждая понапрасну, она в кладку Небоскрёба Народной Ненависти вложила и собственный свой камень. Значимый, если вспомнить историю её семьи. И связи, которые ей дано было обрести. Вслед за осознанием своего места в рабской иерархии ощутила она и неуёмную муку родителей своих и даже стыд за то, что не могут досыта накормить детей и бабушку… Столько лет с хлебного своего поля кормили они не одну только огромную свою семью, но и 96 /!/ городских едоков;, и замахивались продовольствовать досыта лет эдак через пять–семь 145, — больше, чем в самой Америке. И… На тебе! Ссылка…

Каким–то образом Ниночка и эту «неразрешимую» загадку разгадала, да и осмыслила, затащив и Второй Камень в Ненависть свою к могильщикам её России. Но было нечто, потрясшее её сильнее всех издевательств: циркуляр о языках тогда ещё неизвестного ей, но уже известного всей России Минея Израилевича Губельмана /«Емельяна Ярославского»/ - главного идеолога ВКП.