Монолог Нины

И вот, у нас праздник! Насовсем вернувшиеся мужчины включили локомобильную электростанцию. Запустили драгу. И, кто хотел, — кому нравилось, — или кто не научился ещё пока мастеровать всерьёз, пошли вместо наших женщин на рубку леса…

Но зачем? Чтобы снова — и до конца жизни — валить и кряжевать лес? Складывать его в те же «экономические» поленницы и сжигать их… «для золота»?! Для того самого, за которое уже обречённая комиссарщина, — не догадываясь, или не веря ещё, что уже приговорена, что уже на конвейере в расстрельные подвалы, — всё ещё, как прежде, в годы захвата власти и Большого Террора, «покупает заграницею для себя и для своих любовниц невиданные в России яства, тряпки и драгоценности»? И пока отгораживается тюрьмами, ссылкой и бессудными казнями россиян от организуемого ею повсеместно повального голода и людоедства?

Про это, ещё совсем маленькой, но уже научившейся понимать читаемое мамой и мною самой, узнала из книг «Среди красных вождей» и «Ленин и его семья (Ульяновы)», написанных бывшим ленинским сподвижником Георгием Александровичем Исецким. Тоже, как и они, дворянином и революционером. И из «Голгофы России» Коровина. Тоже дворянина и большевика. Из замечательных книг, изданных — первые — в Париже 20–х. А последняя — в Берлине 1934 года. И Бог весть как оказавшихся… под маминой подушкою.

Ну, не совсем так… И Его помянула я зря. У мамы оказывались книги из «полевых» библиотек вольных геологов. Я уже говорила — питерских, в основном. Значит, «остро чувствующих» несправедливость из–за, хотя бы, низведения бывшей имперской столицы до «уровня» заштатного областного центра. И «гостеприимства» их в Мотыгино она им не припоминала. Щадила.

Чад их, и их самих, учила она родным своим языкам — французскому, немецкому и латыни… Но даже если бы они платили ей за труд только книгами «на ночь», она была бы счастлива. Книги — вправду — светом были в её окне!

«Магию больших чисел» начала я постигать тоже рано. Однако, взрослея, и привыкая попутно к цифрам, но, ни коим образом, не к продолжавшейся практике непрестанных крестьянских и дворянских потерь, — хотя бы у нас, в районе, — я, естественно, потери «не дворянские» и «не крестьянские» в расчёт не принимала. Не без помощи режима «красных комиссаров» я твёрдо, раз и навсегда, уяснила, что МЫ, — «КУЛАКИ», а значит истинные и классические КРЕСТЬЯНЕ — КОРМИЛЬЦЫ НАРОДА РУССКОГО, и РУССКИЕ ДВОРЯНЕ — ИНТЕЛЛИГЕНТЫ, — являемся «злейшими врагами советского народа»! Это открытие привело меня к догадке, что тогда, — само собою, — и «советский народ есть злейший враг крестьянства и дворянства России!». Злейший враг добиваемых окончательно самых главных и самых важных российских сословий! Тем самым, смертельный враг россиян и потому лично мой враг!

И, когда этого «злейшего моего врага» — «советский народ», — сперва малыми партиями «вредителей и диверсантов», потом колоннами «троцкистов–зиновьевцев», и, наконец, «армиями врагов народа», — начали по подвалам кончать, я возликовала и возблагодарила Господа! Ведь это Он, — Создатель, спасающий и сохраняющий нас, — наказывает смертью наших палачей. Тех, кто ограбил нас. Кто угнал нас невесть куда, убивая по пути. И здесь издевался над нами, жируя десятилетие на нашей крови. Тем боле, что ни в какое сравнение число расстреливаемых теперь, — когда возмездие грянуло, наконец, — не шло — и не могло идти — с количеством до сегодня всё ещё убиваемых этими шакалами русских мужиков, интеллигентов и дворян.

…Я вот рассказываю такие страшные вещи, что — чувствую — Вы, Эйширо, — нормальный человек, — не верите мне!… Верите, говорите… А я не верю, что Вы верите, настолько всё, что в России с её народом произошло, чудовищно! Чтобы на самом деле поверить мне, Вам сперва нужно осознать грандиозность зла, сотворённого большевистским режимом на протяжении более семидесяти лет измывательства его над Россиею. Его власть обошлась нам в сто миллионов жизней, которые она прервала казнями и произволом убийц. Подумайте!… Нет! Вы только подумайте, дорогой нам человек: лишь только в так называемые «мирные» годы погибло столько, сколько составляло население Империи без Финляндии и Польши в начале ХХ века!

И когда убийц казнили я ликовала!

Да, я ликовала! И, помня наизусть и постоянно повторяя в молитвах своих детских Божественные Заповеди, я, — по малолетству ли, или из–за накопившейся и переполнявшей сердце моё неподъёмной ненависти к гонителям любимых моих, — знать не хотела одну из них — «Не убий!» относительно самих убийц! Во всяком случае, «другую щёку» подставлять им намерена не была! Отнюдь. И всё молилась и молилась, чтобы «кончали всех, всех, всех, кто убил моих стариков, братиков моих! Всех, кто заставил маму родить меня на ледяном ветру в дырявом телячьем вагоне! А папу и дедушку Коленьку — в тот же с ног валящий всё живое енисейский «сивер» нести меня, — полу живого младенца, — в сгнивших тряпках сотни вёрст по льду и морозу!

Всех, кто пытался уничтожить нас или превратить в рабов!