Монограмма

В концентрации первого рода, на теле Будды, используется любое изображение Будды — в металле, камне или на холсте, а также ментальная визуализация его тела, сияющего подобно отполированному золоту, наделенного всеми знаками физического совершенства, окруженного чистым золотисто-голубым сиянием, облаченного в шафрановые одежды Сангхи, сидящего в позе лотоса, — сияющий совершенством образ перед духовным взором ученика. Это — тело Будды.

В концентрации второго рода, на объекте, символизирующем слово или речь Будды, используется следующая ментальная визуализация: ясный полный диск луны размером приблизительно с ноготь мизинца, а на нем — тончайшее, словно паутина, изображение слога ХУМ. Это — речь Будды.

В концентрации третьего рода, на объекте, символизирующем мысль или разум Будды, используется ментальная визуализация сияющего, сверкающего, овального, как яйцо, зерна размером с горошину, изливающего мягкий чудесный свет, проникающий все сущее, — явленного твоему внутреннему взору как величайшее сокровище. И твое сердце умиротворяется, насыщаясь этим светом. Это — разум Будды.

Таково приобретение Трех Покоев — тела, речи и разума Будды.

Наполнена пятая кринка молока.

№ 86. Невинное детское купание (Але всегда нравилось купать Лиду) превращалось всякий раз в ритуал, священнодейство, в котором все было замедленно: взаимное раздевание, жесты, потоки воды, даже само остывание воды, которая остывала вместе с их блаженством.

Для своего купания они всегда выбирали время, когда оставались одни. Зажмурив глаза, сестры тесно сидели валетом в их небольшой ванне, едва наблюдая друг друга сквозь волнение влаги и пара, сквозь мокрый слепящий свет низко спускающейся лампы. Они долго сидели так, нежась, пока вода почти не остывала, потом вскакивали, ожесточенно терли друг друга мочалом, окатывали друг друга из ковша, до красноты, растирались большим махровым полотенцем, выходили вместе из ванны и так, все боясь потерять слитность, не решаясь друг с другом расстаться, шли под одним полотенцем в комнату, оставляя влажные следы, спаянные чистотой и взаимной доверчивостью тел, приникнувшие друг к другу как два стекла, и наконец, расцепив наваждение, ныряли каждая в свою постель — горячие, упругие, нагие — и тотчас засыпали, повторяя во сне чудо.

№ 90. В Сосновке Лида прожила еще два года. Здесь начинаются ее первые увлечения Индией. Ей предложили по совместительству работать в поселковой библиотеке вместо ушедшей в бессрочный декретный отпуск библиотекарши, и она согласилась. Одной дома было скучно, а изба-читальня была людная, шумная, с дымом (печь, сколько ее ни перекладывали, упрямо дымила), смехом, шепотом — клуб часто не работал, и поселковая молодежь собиралась у нее в библиотеке. Устраивали даже небольшие танцы под Рахманинова и Шульженко — других пластинок в сосновской избе-читальне не было.

Эту работу Лида полюбила даже больше своей учительской — из-за немногословности и постоянной близости к книгам. Днем в библиотеке было тихо. Часто после школы она шла прямо сюда, садилась за высокий уютный стол с множеством удобных ячеек и ящичков и проверяла тетради, писала домой письма, читала. Читателей было мало, молодежь брала книги неохотно, а к лесорубам с дальних делян Лида выезжала не чаще одного раза в неделю. Упаковав книги в связки, она ехала с трактористом Толей на гусеничном вездеходе в лес и там выдавала книги рабочим. В лесу ее всегда ждали, угощали, затащив в вагончик, чаем, кедровыми орехами, подарили раз живую белку, которую она отвезла домой.