Моногамист

— Я люблю тебя, — сам не знаю почему, но почему то вдруг вырвалось…

— Я тоже тебя люблю! Рассказывай до конца.

А мне не хочется, и теперь уже не потому, что боюсь боли своих давних ран или её осуждения моих поступков и ошибок, я вдруг понимаю, что безразличен к этим воспоминаниям, они более не имеют никакого эмоционального воздействия на меня, они мне неинтересны. Есть нечто куда как более важное — моя любовь…

Перед глазами наша самая первая встреча, летнее утро, золотой свет восходящего солнца, тонны тёмной воды, разрезаемые моими руками, моё идеально обученное тело, изящно управляющее траекторией своего движения, её прыжок, страх, ужас, что не смогу её найти, и облегчение, невероятное умиротворение в тот миг, когда моя рука касается её, хватает и тащит, зная уже наверняка, что всё позади, я спасу её, я нашёл её.

— Так что там было дальше? — настаивает моя неугомонная Лерочка.

Со вздохом отвечаю:

— Да ничего интересного. Я ж рассказывал уже. Я порвал с ней, и она покончила с собой.

— Ты так сухо теперь говоришь об этом… Словно больше не переживаешь.

— Так и есть. Мне наплевать.

— Что!? — Лера вскакивает, чтобы повернуться и видеть мои глаза.

Я кладу руки себе под голову и, продолжая наблюдать за игрой ветра с сосной, признаюсь:

— Я понял, что не было никакой моей вины в том, что случилось. Я был ребёнком, я не был мужчиной и не мог нести ответственность. Она совершила ошибку, и она сама вынесла себе вердикт. Не я виноват перед ней — она виновата передо мной, и даже не за то напутствие, которое невольно оставила мне, и которое так искорёжило мою жизнь, а за то, что убила моего ребёнка. Моего сына.

Отрываю свой взгляд от тёмно-зелёных, нервно раскачивающихся сосновых веток, чтобы увидеть расширенные от ужаса глаза моей жены, и добавляю:

— Она была беременна от меня почти пять месяцев — здоровый ребёнок мужского пола. Мой первый ребёнок, мой первый сын погиб вместе с ней из-за её идиотски трусливого решения избежать общественного порицания.

— Она не знала, Алекс!

Я вижу, что Леру душат слёзы, у неё шок от услышанного, подрываюсь, чтобы обнять её и прижать к своему сердцу, с трудом подавляя эмоции, не соглашаюсь:

— Я тоже в этом убеждал себя пятнадцать лет назад, когда впервые узнал. Долго убеждал, но потом понял — не могла она не знать, 5 месяцев — слишком большой срок!

— Некоторые женщины, особенно неопытные, могут и не заметить! Господи, Алекс, тебе было 15 лет! Ты всё равно не смог бы стать отцом!

— Не смог бы стать ни мужем, ни отцом, но я мог бы заботиться о нём! И у меня были чёртовы деньги! До хрена денег! Сейчас ему было бы уже 25 лет, и он встречался бы с какой-нибудь девчонкой, а может быть, даже уже имел бы семью! Но она не дала ему шанса прожить свою жизнь, убила неродившимся! Я никогда, слышишь, никогда не прощу её! Она не имела права принимать решение за нас обоих! Это был мой ребёнок, моё дитя, мой сын! Не только её!

— Габи ведь простил же… — получаю упрёк.

— Габи сделала это не нарочно. Вернее, нарочно, но убивать не было её целью. Она пыталась привлечь внимание и… тупо переборщила, потому что глупая девчонка. Я обязан был быть рядом и контролировать её. Так что опять я, я виноват. Не она…

Мы молчим, крепко обнимая друг друга, словно держась или удерживая, и, наконец, Лера произносит вслух то, что я сам давно уже не решаюсь признать:

— Три сына могло быть у тебя. Все трое погибли не родившись…

— Все трое, — повторяю за ней, проглатывая свои слёзы и свою боль. — Прости меня, пожалуйста, прости! — умоляю её.

— Ты не виноват! Я виновата, я оскорбила её, а не ты! Если бы я не бросила тогда ту фразу, этого никогда бы не произошло!

— Какую?

— Я сказала тебе, чтобы ты «избавился от неё» в тот день, когда они подрались с Габи. Очевидно, она услышала это, потому что перед тем как наказать меня она сказала мне кое-что.

— Что?

— Что она не «докуренная сигарета», чтобы от неё избавлялись. Мои слова обидели её, унизили, и она возненавидела меня. Я зажралась, будучи женой миллиардера, перестала уважать и чувствовать боли других людей, не видя ничего, кроме своих собственных, как оказалось впоследствии, целиком надуманных проблем. Это я виновата. Я.

— Не уверен… боюсь ей нужен был лишь повод, и именно ты не давала ни единого, в отличие от Габриель. Она ухватилась за то, что ничего не значило, потому что ей нужна была причина, повод. Просто повод уничтожить того, кого я люблю. Жестокая месть, урок безответной любви, только в моём случае особенно извращённый, потому что любить было бы уже некого… — я задыхаюсь от боли, снова примерив на себя то будущее, какое могло бы быть, не сумей я вытащить её.

— Ты ведь уже не на таблетках?

— Нет.

— Тогда всё, конец, прекращаем этот разговор. Тем более, что в нём нет никакого смысла.