Моногамист

Смотрит в глаза долго и с недоумением, потом целует нежно, едва трогает своими губами мои — у Леры все поцелуи так невинны, что я иногда думаю, не монашкой ли она была в прошлой жизни? Точно не монашкой, потому что уверен, во всех прошлых наших жизнях мы были вместе, а у страсти нашей такой градус, что без секса там обойтись не могло…

— Помнишь наше второе свидание…

— Ну вот! Я так и знала, — возмущается, но уже с улыбкой. — Я же говорила, точно думаешь о гадостях!

— Разве то, что мы тогда делали, было похоже на гадости?

Улыбка ширится, растёт, в её глазах загораются те самые страстные огни, что я так обожаю, но на щеках цветёт буйным цветом румянец.

А я набираюсь наглости, чтобы спросить:

— Можешь сейчас сказать мне, сколько… Ну, сколько было у тебя… радостей?

Смешок смущения, и нос тут же спрятался в моей груди.

Глухой голос отвечает встречным вопросом:

— А ты сколько насчитал?

— Пять!

— И я тоже…

И мы целуемся, долго… и совсем не невинно! А Лера вовсе не монашка, теперь я в этом точно уверен.

— Пойдём в спальню? — тихонько интересуется моя жена.

— Нет, сперва я должен вас накормить — время уже обеденное. Ты же знаешь, твоё питание сейчас — это главное.

Я так сильно люблю свою жену, что для того, чтобы просто встать и оставить её лишь ненадолго в нашу субботу — день который мы теперь всегда проводим вместе и наедине, мне требуются неимоверные усилия…

Да, конечно, это так: глубину и сущность моего чувства к ней не описать словами, не выразить жестами, и слово «любовь» и близко не отражает всего ансамбля тех эмоций и чувств, ожиданий, желаний, преданности и признательности, долга, которые я испытываю.

Это больше чем любовь, но даже и этим большим не объяснить моей беспомощности, полнейшей неспособности существовать без неё.

А сейчас я не могу заставить себя встать и уйти совсем на короткое время, просто пару десятков минут без неё… которые могли бы быть с ней…

Странно всё это. Очень странно. Такого не было раньше… Я всегда жажду больше времени с любимой женщиной, но настолько тяжело отрываться от неё мне ещё не было. Что-то держит меня, что-то неясное, неопределённое.

Мимо проскальзывает мысль, что странность моих ощущений попахивает потусторонностью, что лучше прислушаться и никуда не ходить. Но её опережает другая: «Избавляйся от бреда в своей голове, Алекс, поднимай зад и иди на кухню».

Что я и делаю. Уже заходя в дом, замечаю, что солнце спряталось за небольшим ноябрьским облаком, знаю, что через пару минут оно появится снова, но повод вернуться к жене уже есть — и я возвращаюсь к ней с пледом, целую её успокоенное приближающимся материнством лицо, она засыпает в моих руках, так забавно отключается, и сердце моё, глядя на это, тонет в таком необъяснимом потоке любви и нежности, что я снова не могу подняться…

— Любимая, — шепчу, повторяя изгиб её брови своими губами, но она уже не слышит, её одолел безмятежный сон, ведь она в моих руках, моих объятиях и доверяет полностью, безраздельно, потому что верит — я тот, кто защитит…

И я не дам… Думаю, что не дам… Хочу верить, что не дам… Сделаю всё, чтобы не дать в обиду, уберечь…

Снова целую любимое лицо, улыбающееся сквозь дрёму, целую своего будущего сына, надёжно спрятанного в её животе, укрываю пледом и неимоверным усилием воли заставляю себя встать и идти на кухню — готовить для самых дорогих для меня людей.

Lisa Gerrard And Klaus Badelt — Sorrow

Кухня, стол, в моих руках форма для омлета…

Погружаюсь в странное состояние Дежа Вю… Словно всё это уже было однажды: мои руки, это пространство, свет, и состояние моей души, отчего-то тоскливо стонущей в это мгновение…

Внезапно чувствую, как неясный страх полностью овладевает мной, причём с такой силой, что по спине и затылку волной накатывают острые, почти болезненные покалывания…

Я в сознании, пытаюсь понять, что со мной происходит, и самое разумное, что приходит в голову — усилием воли собраться и делать то, зачем пришёл. Делаю: разбиваю продукты в миске, но даже этот звон венчика, касающегося стенок стеклянной формы мне кажется страшным, знакомым, переносящим меня в некое пространство, где я уже был однажды, и где мне было плохо.

Вновь отгоняю странные в своей тянущей тоске и отчаянии мысли, делаю то, зачем пришёл, и вдруг хлопок: я резко оборачиваюсь в сторону стеклянной стены кухни, и поражаюсь нелепости услышанного звука — словно комок снега, слепленный кем-то из детей врезался в толстое стекло… Но снаружи + 19 тепла…

Я вижу стекло, вижу высокий барный стул с чёрной сидушкой, на котором сидела она, взрослая, мудрая, почти такая же, как сейчас, сидела в том самом моём сне…

Ужас сковывает мою душу, страх разливается ледяной волной, неожиданно повергая меня в состояние приступа панической атаки, которых вот уже годы у меня не было ни разу…

Внезапно в моём сознании появляется лишь одна ясная мысль: подойди к стеклу…

И я иду, иду в то самое место, куда врезался несуществующий снег…