Моногамист

И вот, наконец, Валерия задаёт вопрос, которого я боялся, но к которому уже давно готов:

— Господи, Алекс, почему ты не рассказал мне, почему?

И я отвечаю, умалчивая основную причину — свой стыд перед ней, свой страх и боязнь её ухода. Так сильно боялся, что в итоге именно на это сам и толкнул:

— Чтобы защитить тебя от этого дерьма. Ты же не рассказываешь детям о своих проблемах, чтобы не тревожить их, не ранить, ведь чаще всего проблемы решаются… И ты ушла к нему! Почему к нему-то сразу? Ты не оставила мне даже шанса исправить всё, изменить!

И тут уже меня самого накрывают эмоции, но ей это всё равно: она в ужасе от понимания бездарности произошедшего между нами.

— Господи, Алекс, Алекс, Алекс, что же ты натворил! Если бы ты только сказал мне или поговорил со мной, всё могло бы быть по-другому! Нет, всё было бы по-другому!

Нелепость, просто глупая нелепость: не услышали друг друга, не почувствовали, не уберегли…

— Мы всегда можем всё изменить так, как захотим сами…

— Нет, не можем! Не можем! Мы в ответе перед ними!

Она, конечно, права, мы должны отвечать за свои поступки и ошибки, но есть одна незыблемая истина:

— Лера! Это всё не то, понимаешь? НЕ ТО!

Я не могу больше сдерживаться, мои руки обхватывают её плечи, мои ладони скользят по её изящной спине, повторяют изгибы её рук, талии, мои губы уже терзают её шею, вспоминая вкус её кожи, и у меня совершенно отключается всякая способность думать и рассуждать, трезво оценивать адекватность своих поступков…

В себя я прихожу уже в цепких руках Габриель, она в бешенстве:

— Ты что делаешь? Совсем с ума сошёл? У самого нет достоинства, ещё и меня опускаешь! Она тоже хороша, ведёт себя как шлюха, при своём муже обжиматься с чужим мужиком! Вы оба рехнулись!

Но пока мы доходим до дома, 21-летняя Габриэль меняет тактику — становится ласковой и нежной, словно и не было ничего, будто и не застала меня с другой женщиной, своей соперницей, и я поражаюсь, совершенно искренне удивляюсь её упорству в желании удержать меня, настолько сильному, что она готова растереть свою собственную боль и переживания, но нацепить маску примерной жены, чтобы я не имел ни единого повода и шанса сбежать от неё к той, другой…

Ну, ничего, я подожду — остался только месяц, и ты меня не удержишь больше ничем, дорогуша!

И тут вдруг удар хлыста…

{The Cardigans — Erase / Rewind}

У нас очередная вечеринка, собранная Габи — сама себе устроила уже сотый по счёту baby-shower, дом кишит гостями, терраса переполнена, моя жена с завистью косится на соседнюю, которая раз в десять больше нашей, не говоря уже о бассейне.

Утром мы немного повздорили, поскольку я запретил ей воспользоваться террасой Лериного дома:

— Этот дом твой, почему она живёт в нём, а мы в этом курятнике?

— Ничего себе заявление, Габи! «Курятник», между прочим, тоже я строил!

— Хорошо же ты ценишь себя самого и свою жену, которая ни в чём и никогда тебе не отказывает! Если её дом в пять раз больше, значит я в пять раз хуже?

— Никто не хуже и никто не лучше, Габи, успокойся, у тебя роды могут начаться на нервной почве! Хотя, может, это и к лучшему! Поскорее бы…

— И что будет?

— О чём ты?

— Что будет после родов? К ней уйдёшь?

— Габи, давай обсудим это после родов, ОК? Сейчас этот разговор неуместен.

— Я не дам тебе развод.

— Уже слышал подобное и не раз, давай не будем ссориться, тебе нельзя нервничать, ты навредишь этим ребёнку! Подумай о нём, сейчас это — самое главное для нас!

— Переживаешь о ребёнке, а на меня, значит, совсем наплевать! Я для тебя просто инкубатор и проститутка, выполняющая все твои требования!

— Габи, разве я когда-нибудь требовал от тебя хоть что-нибудь? Насколько я помню, даже ничего не просил! А сейчас прошу: успокойся, подумай о ребёнке!

— И ты считаешь это справедливым? Я рожаю тебе детей, а она получает всё! За что, объясни мне, за что ты её так ценишь? Она не способна ни семью сохранить, ни детей рожать — сама призналась: ей из-за почек больше нельзя! И старая она уже…

— Ей это больше и не требуется, у неё уже достаточно детей, Габи. А женщины приходят в этот мир не только для того, чтобы рожать.

— А для чего?

— Неважно.

— Как раз важно! Что? Что я делаю не так!?

— Вот конкретно сейчас, Габи, ты истеришь на пустом месте, из-за какой-то террасы для очередной грёбаной вечеринки, а я на взводе, потому что переживаю за своего сына! Прекрати, я тебе говорю, или этой вечеринки вообще не будет!

Габриель опускается на пол, рыдает, её огромный живот смотрится до того трогательно, что у меня сжимается сердце:

— Габи, пожалуйста, перестань, — мои руки уже обнимают её, стараясь успокоить, утешить.

— Алекс, я так люблю тебя, пообещай, что никогда не бросишь меня, не предашь… Ты — моя семья! Я умру без тебя!

О, Боже! Только не это!

— Габи…

Обнимаю её крепче, и мне кажется, что у меня вот-вот взорвётся мозг. В холл залетает Кристен:

— Габи, сестрёнка! Почему ты на полу? Ты плачешь? Что случилось? Алекс!

{Оwsey & Resotone — Broke My Promise & Stared To The Sea}