Моногамист

— Дорогой Алекс, мы поздравляем тебя с Днём Твоего Рождения и желаем тебе счастья и крепкого здоровья. Так как у тебя есть всё, что только можно пожелать, мы не придумали ничего лучше, как сделать тебе подарки своими руками. Прими от нас этот тортик и, девчонки, вручаем открытки!

Ни одного лишнего слова, ничего такого, что смогло бы скомпрометировать, намекнуть на эмоции и уж тем более, не дай Бог, её страдания…

Наши дочери наперебой пищат свои собственные торжественные речи, а я не могу отвести взгляд от её лица, потому что за всё время поздравительной тирады она так и не оторвала своих глаз от торта и не посмотрела в мои…

Мне сделалось жутко. Я ждал, сам не зная чего, перестал чувствовать дёргающих меня за руки детей, не слышал крики Марка: «Алекс задувай, чего остолбенел?!» — мне нужны были её глаза так, что я даже прекратил дышать в ту секунду, пока она, наконец, их не подняла…

Заглядываю в до боли знакомую тёмную синеву, и от того, что вижу там, у меня сжимается сердце… Нет не сжимается, его сдавливает многотонным прессом, сплющивает в сгусток сожалений и терзающей боли собственной вины от содеянного…

Kovacs — My Love

В глазах самого родного, близкого, любимого, дорогого мне человека тоска и сломленность… Именно сломленность.

Она сломалась.

Всё, что осталось от моей Леры — худое, измождённое тело, огромные тоскливые глаза и синяки под ними, полупрозрачные запястья и слабые плечи, платье на ней едва держится, торт, который она испекла для меня, буквально обрывает ей руки своим весом, я неосознанно поддерживаю его снизу и не могу оторвать своих глаз от её болезненного взгляда…

И сделал это я своими собственными руками, измучил, истерзал самое дорогое, то, без чего сам не задержусь ни секунды на этой Земле, без кого не мыслю ни себя, ни своего будущего…

Я в ужасе: ЭТО сотворил не кто-нибудь, а Я! Я сам! Тот, кто должен, обязан был всегда защищать её, оберегать и любить! Ведь я же именно это пообещал ей тогда в испанской церкви, и однажды она даже хотела обвенчаться со мной! Боже мой, нелюбящая женщина никогда не станет думать о венчании, а если к этому решению приходит настолько умная женщина как Лера, то…

То я просто идиот, клинический кретин, олух и недотёпа…

Первая же мысль — послать всё к чёрту, выгнать всех на хрен вон и обнять её, прижать к груди и отдать столько тепла и энергии сколько смогу, сколько ей нужно, наполнить её своей силой, вдохнуть жизнь, ведь сейчас главное — спасти её… Спасти от кого? От меня?…

Внезапно понимаю, что любая другая на её месте уже давно наложила бы на себя руки, как это сделала, например, Офелия…

Но мне пока везёт, моя Лера держится изо всех сил, из самых последних мощей ходит по земле и заставляет себя жить, ведь у неё обязательства: перед детьми, перед мужем, перед родителями и сестрой — она не может поступить так с ними, нанести им такой удар…

Она цепляется, а я продолжаю жестоко бить, уничтожать её…

Господи, зачем ты вообще выпустил меня в этот мир?

Сколько дерьма достаётся людям от меня! И если с Офелией меня можно оправдать хоть как-то, то как и чем мне объяснить то, что я делаю с любимой женщиной?

Как? Да никак. Подлая, низкая, малодушная месть слабой женщине, матери моего ребёнка, моей настоящей жене, моей Лере. Я сам позвал её, заманил, заставил поверить, приблизиться максимально, и, сделав уязвимой не чем-нибудь, а своей любовью, теперь терзаю её беззащитную, почти беспомощную…

Во всех этих мыслях не замечаю, как оказываюсь за столом, Леры уже нет, рядом Габриэль не прекращает свой чёртов трёп…

О Боже… Она заставляет меня задувать свечи, я послушно выполняю команду, а в голове моей самая низкая мысль: Габи опять беременна от меня, она связала мне руки, ноги, залепила мне рот — я не могу уйти… Как уйти от женщины, ждущей от меня ребёнка? Ну почему сейчас, когда я не хочу, когда он мне не нужен, почему именно сейчас эта женщина без конца беременеет?

Sia — I Forgive you (Je Te Pardonne) — feat. Maitre Gims

Ищу глазами болезненно худую фигурку, нахожу, наши взгляды встречаются, и я чувствую, как сам себя режу тупым ножом, безжалостно проворачиваю его внутри себя, чтобы было побольнее, но всё равно не выдерживаю её взгляд — он куда болезненнее… В её глазах разочарование, она смотрит на меня, как на предателя, на самого подлого, низкого, бездушного, искусственного до кончиков волос красавца…

А как ещё ей смотреть на меня? Вокруг неё вот уже несколько лет стаями кружат женщины, познавшие меня так, как должна была знать только она, обижавшие её своими словами, жалящие своим ядом, она всё стоически терпела, потому что любила, прощала, закрывала глаза, старалась не верить… Я ведь знаю, Лерочка, что ты старалась изо всех сил не верить, но все твои старания были обречены на провал — нельзя вечно игнорировать то, что является горькой правдой! Я грязный настолько, что мне вовек не отмыться… Но с тобой я чувствовал себя чистым, как новорожденный, словно заново родился…