Монашка

Олег Мозохин, Валерий Сафонов Монашка. Документальная повесть

Глава I Жизнь инокини Таисии в женском грекокатолическом монастыре святого Василия Великого. Переезд в Москву. О монашке доложено Л.П. Берии

Жизнь инокини Таисии в женском грекокатолическом монастыре Святого Василия Великого. Шло лето 1944 г. советские войска освобождали территорию Западной Украины от немецко-фашистской оккупации. По-разному воспринимали это освобождение монахини монастыря Святого Василия Великого.

– Советы идут. Русские приближаются, – испуганно крестясь, шептались между собой крестьяне села Подмихайловце, прислушиваясь к раскатам недалекой уже артиллерийской канонады. В женском грекокатолическом монастыре монахини который уже день под руководством матушки игуменьи Моники Полянской прятали в подвалы, чуланы, кладовые, чердаки и специально вырытые в саду ямы одежду, съестные припасы, лекарства, обувь, белье, кожу, шерсть – все то, что могло, по их мнению, привлечь внимание красных.

– Вы что как сонные тетери… Не знаете, что в Галицию саранчой движется красная, босая, голодная и бешеная орда русских чертей, которая пожирает все на своем пути, – пугала матушка игуменья двух нерасторопно работающих молодых монахинь. Монашки с испугом крестились, а она, всплеснув от удивления своими полными руками, продолжала: – Они ведь пьют даже бензин и скипидар. И им хоть бы хны. И все оттого, что у красных медные глотки.

Монашки поспешно молились, хватали трясущимися руками монастырское добро и со слезами на глазах бежали его прятать. Вечерами монастырь погружался в многочасовые молитвы, из келий то неслись проклятия в адрес красных безбожников, то призывы к Богу спасти их бедные души, их монастырь и село Подмихайловце от посещения безбожного воинства.

И вдруг на несколько дней воцарилась какая-то зловеще гнетущая тишина. Попрятались даже «герои партии Бандеры», для которых сестры-монахини с утра до позднего вечера стирали, шили, стряпали, пряли, пекли, варили и сушили. Испеченный для них хлеб черствел уже три дня на полках. Националисты куда-то пропали, что было тоже очень странным и волнительным событием для обитателей монастыря.

Однажды глубокой ночью, хотя монахинь никто не будил, проснулись одновременно почти все его обитатели. С испуганными лицами и молитвой на устах они стояли в своих кельях у открытых окон и прислушивались к ржанию лошадей, и тихим голосам солдат Красной армии, доносившимся до них через густые деревья монастырского парка.

В келье матушки игуменьи Моники Полянской находилась инокиня Таисия. Странная и непонятная была эта русская женщина. Среди полуграмотных украинок-монахинь она отличалась светскими манерами, начитанностью, музыкальностью и профессиональными знаниями в медицине. Появилась Таисия у Моники Полянской в монастыре всего два года тому назад. Привезла она ее из Львова, из дворца Святого Юра. Сам митрополит Андрей Шептицкий приказал ей принять Таисию в монастырь.

«Что-то уж больно носится с ней митрополит, – не раз думала игуменья. – Даже постриг ее совершил его преосвященство собственноручно в январе 1944 года в своей домашней дворцовой церкви».

Размышляя о своей таинственной монахине, матушка сделала для себя вывод, что Таисия каких-то особых, благородных кровей. Иначе хитрый и всегда занятый митрополит не возился бы так с ней и не тратил на нее столько своего драгоценного времени.

Конечно, игуменья не раз пыталась выяснить, что связывает митрополита с этой еще довольно приятной и образованной женщиной. Однако на все ее вопросы Таисия лишь загадочно улыбалась, а сам Шептицкий, которому она однажды задала вопрос о ее происхождении, так отчитал Монику за ее любопытство, что у нее надолго пропала охота интересоваться этой особой.

И вот две монахини, одна невысокая, дородная, а другая чуть выше среднего роста, с хорошо сохранившейся почти девичьей фигурой, стояли у открытого окна и шептали молитву, вслушиваясь напряженно в происходящее на улице. Тут вдруг матушка игуменья тяжело вздохнула и промолвила:

– Ну, вот дождались, Таисия. Советы пришли…

Она взяла за руку монахиню, крепко сжала ее и после некоторого молчания спросила:

– Скажи, только откровенно. Ты радуешься?

Инокиня задумалась, затем не губами, а всей своей душой выдохнула:

– Да. Я очень рада. Не только рада, я счастлива. Счастлива за Россию.

Матушка игуменья презрительно пожала плечами и со злобой прошипела:

– Поживешь, узнаешь своих безбожников, тогда по-другому запоешь. Я при них два года в Галиции прожила, всю кровь, проклятые, выпили. Не верь им, не говори с ними. Опозорят, замучают.

Игуменья в отчаянии заломила руки и завыла, словно раненая волчица, а затем с треском захлопнула окно и сухим приказным голосом отрезала:

– Иди спать. Завтра много работы.