Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин

— Дорогое дитя, подумайте сами, к каким злоупотреблениям могли бы повести подобные отговорки, если бы с ними стали считаться! Вы сделали необдуманный шаг, поддавшись чувству мести. Вы затаили в душе злобу из-за наказаний, к которым вынудили меня сами, и решили, что это достаточная причина для расторжения обета. Вы ошиблись: этого не допустят ни бог, ни люди. Подумайте, ведь нарушение клятвы — это величайшее из преступлений. Вы уже совершили его в своем сердце, а теперь собираетесь довести дело до конца.

— Я не нарушу клятвы, потому что не давала ее.

— Если даже вам и были нанесены некоторые обиды, то разве они не были потом заглажены?

— Не это заставило меня решиться.

— Что же?

— Отсутствие призвания, отсутствие свободной воли при произнесении обета.

— Но если у вас не было призвания, если вас принуждали, почему вы не сказали об этом, когда еще было время?

— Да разве это могло помочь мне?

— Почему вы не обнаружили такой же твердости, какую проявили в монастыре святой Марии?

— Да разве эта твердость зависит от нас? В первый раз я была тверда, во второй — дух мой ослабел.

— Почему вы не обратились к человеку, знающему законы? Почему не выразили протеста? Вы имели право заявить о своем отказе в течение суток.

— Да разве я знала об этих формальностях? А если бы и знала, то разве я в состоянии воспользоваться ими? Да и была ли у меня эта возможность? Сударыня, ведь вы сами заметили тогда мое умственное расстройство. Скажите — если я призову вас в свидетели, неужели вы поклянетесь, что я была в здравом рассудке?

— Да, я поклянусь в этом.

— Тогда, сударыня, не я, а вы будете клятвопреступницей.

— Дитя мое, вы вызовете ненужный скандал, и только. Заклинаю вас, придите в себя. Это в ваших же собственных интересах, в интересах всей обители. Такого рода дела никогда не обходятся без позорной огласки.

— Не я буду виновна в этом.

— Миряне злы. Они будут делать самые невыгодные предположения относительно вашего ума, сердца, нравственности. Могут подумать, что…

— Пусть думают что хотят.

— Будьте со мной откровенны. Если у вас есть какое-нибудь тайное недовольство, мы найдем способ устранить его причину, в чем бы она ни заключалась.

— Всю свою жизнь я была, есть и буду недовольна тем, что я монахиня.

— Быть может, дух-искуситель, который стережет нас на каждом шагу и старается погубить наши души, воспользовался чрезмерной свободой, предоставленной вам в последнее время, и внушил вам какую-нибудь пагубную склонность?

— Нет, сударыня. Вы знаете, что я нелегко даю клятвы; так вот, я призываю бога в свидетели, что сердце мое чисто и в нем никогда не было ни одного постыдного чувства.

— Это непостижимо.

— А между тем, сударыня, это так просто. Не все люди одинаковы. Вам нравится жизнь в монастыре, a я ее ненавижу. Бог даровал вам радости, связанные с монашеством, а мне он их не дал. Вы погибли бы в миру, здесь вам обеспечено спасение; а я погибла бы здесь и надеюсь спастись в миру: я дурная монахиня и останусь такою.

— Но почему же? Ведь никто не исполняет своих обязанностей лучше вас.

— Да, но я делаю это через силу и против воли.

— Тем больше ваша заслуга.

— Никто не знает лучше меня, чего я заслуживаю, и я вынуждена сознаться, что, несмотря на всю мою покорность, у меня нет никаких заслуг. Я устала от собственного лицемерия. Делая то, что другим приносит спасение, я ненавижу себя и гублю свою душу. Словом, сударыня, я считаю истинными монахинями лишь тех, кого удерживает здесь склонность к уединенной жизни и кто остался бы в монастыре даже в том случае, если б вокруг не было ни решеток, ни толстых стен. Я далеко не такова: тело мое здесь, но сердце отсутствует, и если бы мне пришлось выбирать между смертью и вечным затворничеством, я не колеблясь выбрала бы смерть. Таковы мои чувства.

— Как! Неужели вы без угрызений совести сбросите с себя это покрывало, эти одежды, посвящающие вас Иисусу Христу?

— Да, сударыня, так как я надела их необдуманно и против воли.

Я отвечала очень сдержанно, хотя сердце подсказывало мне совсем иные слова; оно кричало: «О, поскорее бы дожить до минуты, когда я смогу разорвать их и отбросить далеко прочь!..»

Тем не менее ответ мой ужаснул настоятельницу. Она побледнела, хотела что-то сказать, но губы ее дрожали, и она не находила слов.

Я большими шагами ходила взад и вперед по келье, а она восклицала:

— О господи! Что скажут наши сестры? О Иисусе, смилостивься над нею!.. Сестра Сюзанна!

— Да, сударыня?

— Так это ваше окончательное решение? Вы хотите покрыть нас позором, сделать себя и нас притчей во языцех, погубить себя?

— Я хочу выйти отсюда.

— Но если дело только в том, что вам не нравится этот монастырь…

— Монастырь, монашество, обеты!.. Я не хочу жить под замком ни здесь, ни где бы то ни было.

— Дитя мое, в вас вселился злой дух. Это он возмущает вас, внушает вам такие слова, приводит в исступление. Да, да, это так; посмотрите, в каком вы виде!