Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин

Понимаю тебя, читатель «Вот, — говоришь ты, — настоящая развязка для «Ворчуна-благодетеля»^{150}! Согласен с тобой. Будь я автором этой пьесы, я ввел бы в нее персонаж, который приняли бы за эпизодический, но который бы им не был. Этот персонаж появлялся бы несколько раз, и присутствие его было бы оправдано. Сперва он явился бы, чтобы просить пощады; но боязнь плохого приема заставила бы его удалиться до возвращения Жеронта. Побуждаемый вторжением судебных приставов в его жилище, он набрался бы храбрости и вторично отправился бы к Жеронту; но тот бы отказался его принять. Наконец я вывел бы его в развязке, где он сыграл бы точно такую же роль, как крестьянин у трактирщика; у него тоже была бы дочка, которую он собирался бы пристроить у торговки дамскими нарядами, и был бы сын, которого он взял бы из школы, чтоб отдать в услужение, а сам бы он тоже решил просить милостыню до тех пор, пока ему не станет противна жизнь. Публика увидела бы ворчливого благодетеля у ног этого человека; его распекли бы по заслугам; он был бы принужден обратиться к окружающей его семье, чтоб умилостивить своего должника и заставить его снова принять помощь. Ворчливый благодетель был бы наказан; он обещал бы исправиться, но в последнюю минуту снова вернулся бы к своему обычаю, рассердившись на действующих лиц, которые любезно уступали бы друг другу дорогу при входе в дом; он крикнул бы им резко: «Черт бы побрал церемо…» — но тут же остановился бы на полуслове, сказав своим племянницам: «Ну-с, племянницы, подайте мне руку и войдем». — А дабы связать этот персонаж со всем сюжетом, вы сделали бы его ставленником Жеронтова племянника? — Отлично. — И дядя одолжил бы деньги по просьбе этого племянника? — Превосходно. — И это послужило бы причиной, почему дядя разгневался на племянника? — Именно так. — А развязка этой пьесы не была ли бы публичным повторением в присутствии всей семьи того, что каждый из них перед тем делал в отдельности? — Вы угадали. — Если я встречу когда-нибудь Гольдони, то расскажу ему сцену в харчевне. — И хорошо сделаете; он такой искусник, что лучше не надо, и воспользуется этим как следует.

Трактирщица вернулась, продолжая держать в руках Николь, и сказала:

— Надеюсь, что у вас будет хороший обед; только что пришел браконьер; стражник сеньора не замедлит…

С этими словами она взяла стул. И вот она садится и принимается за рассказ.

Трактирщица. Слуг надо бояться: у хозяев нет худших врагов…

Жак. Сударыня, вы не знаете, что говорите; есть хорошие слуги и есть плохие; и, может быть, хороших слуг больше, чем хороших хозяев.

Хозяин. Жак, ты несдержан и допускаешь точно такую же нескромность, как та, которая тебя возмутила.

Жак. Но ведь хозяева…

Хозяин. Но ведь слуги…

Ну-с, читатель, почему бы мне не затеять сильнейшей ссоры между этими тремя лицами? Почему бы Жаку не взять хозяйку за плечи и не вышвырнуть ее из комнаты? Почему бы хозяйке не взять Жака за плечи и не выставить его вон? И почему бы мне не сделать так, чтоб вы не услыхали ни истории хозяйки, ни истории любовных похождений Жака? Но успокойтесь, этого не случится. И потому трактирщица продолжала:

— Надо признать, что если есть немало злых мужчин, то есть также много злых женщин.

Жак. И незачем далеко ходить, чтоб их найти.

Трактирщица. Как вы смеете вмешиваться! Я — женщина и могу говорить о женщинах, что желаю; мне не нужно вашего одобрения.

Жак. Мое одобрение не хуже всякого другого.

Трактирщица. У вас, сударь, есть слуга, который корчит из себя умника и не оказывает вам должного почтения. У меня тоже есть слуги, и пусть бы кто-нибудь из них только посмел…

Хозяин. Жак, замолчите и не мешайте хозяйке рассказывать.

Трактирщица, ободренная этими словами, встает, накидывается на Жака, подбоченивается, забывает, что держит на руках Николь, роняет ее, и вот Николь, ушибленная и барахтающаяся в пеленках, лает на полу во всю мочь, а трактирщица присоединяет свои крики к лаю Николь, Жак присоединяет свои взрывы хохота к лаю Николь и к крикам трактирщицы, а Хозяин Жака открывает табакерку, берет понюшку и не может удержаться от смеха. На постоялом дворе полный переполох.

— Нанон, Нанон, скорей, скорей, принесите бутылку с водкой!.. Бедная Николь умерла… Распеленайте ее… Какая вы неловкая!

— Лучше не умею.

— Как она визжит! Оставьте меня, пустите… Она умерла… Смейся, балбес! Есть действительно чему смеяться!.. Моя бедная Николь умерла!

— Нет, сударыня, нет. Она поправится; вот уже шевелится…

Нанон пришлось тереть водкой нос собаки и вливать ей в пасть этот напиток; хозяйка стенала и распекала наглых лакеев, а служанка говорила:

— Взгляните, сударыня: она открыла глаза; вот уже на вас смотрит.

— Бедное животное — ну, просто говорит! Кто тут не расчувствуется!

— Да приласкайте же ее, сударыня, хоть немножко; ответьте ей что-нибудь.

— Поди сюда, бедная Николь! Скули, дитя мое, скули, если тебе от этого легче. Как у людей, так и у животных своя судьба; она шлет радость сварливому, крикливому, обжорливому тунеядцу и горе какому-нибудь достойнейшему на свете существу.