Монахини и солдаты

Упав на кровать, Гертруда снова заплакала. Она плакала тихо, устало, буднично. Сил не было даже на то, чтобы подняться и поискать сухой платок. Тот, которым она промокала глаза, был совершенно мокрым, хоть выжимай. Лицо горело от слез. От горя тошнило и кружилась голова.

После смерти Гая она следила за своими страданиями, видела, что хочет страдать, затем очень постепенно ей захотелось перестать страдать, воспрянуть, захотелось, чтобы проснулось желание жить. Казалось бы, здесь, в месте, где всюду Гай, его мысли и его привычки, его знания и счастье, она так прекрасно держится. Она даже выдержала, не испытав особой боли, когда увидела Тима Рида на велосипеде Гая. И вот тонкая пленка, затянувшая рану, содрана. Прежняя страшная боль вернулась. Теперь она никогда не оправится, думалось ей, это тому доказательство.

Присутствие Тима Рида ее не беспокоило, она, поразмыслив, даже была рада, что в доме кто-то будет, что она не останется в «Высоких ивах» одна. Такого никогда не бывало. Всегда с ней был Гай. Она даже никогда не гуляла одна, только с ним. Больше того, как стало ей ясно сейчас, она всегда боялась тех скал и молчаливых безлюдных мест. Гай оберегал ее от этого страха, как от всех прочих.

Тим был полезен как человек, перед которым необходимо делать вид, будто с ней все в порядке. Было и другое преимущество, проистекавшее из полной сосредоточенности Тима на самом себе. Он был до неприличия неспособен вести себя соответственно ее печальным обстоятельствам, что радовало Гертруду, как и его простодушная поглощенность собственными интересами, полное отсутствие желания утешать, приставать, лезть в душу. Ей было легче от его безразличия к ее несчастью, его бесстыдной способности упиваться окружающей красотой. Подобная эгоистичная жизнерадостность была своего рода убежищем от чужой жалости и заботы. Только теперь, сбежав от этого, Гертруда почувствовала, насколько устала от заботливого любопытства и суетливого сочувствия тех, кто окружал ее, — сочувствия, как она догадывалась, во многих случаях лицемерного. Насколько серьезно Джанет Опеншоу или даже Стэнли переживали смерть Гая? Она просто заставила их задуматься о том дне, когда собственные дети унаследуют после Гертруды деньги Гая. Неудивительно, что Розалинда Опеншоу писала такие чудесные, сочувственные и такие взвешенные письма! Теперь Гертруда могла оценить, насколько семья Гая не была ее семьей. Как бы то ни было, люди всегда находят удовлетворение в несчастьях и горестях других, пока на них самих не обрушиваются жестокие страдания. Разве тронула смерть Гая миссис Маунт, или Джеральда, или Виктора, или (еще одного, кто прислал чудесное письмо) Белинтоя? Сильвия Викс даже и письма не прислала. А Манфред? В кафе, пока Манфред парковал машину, миссис Маунт, болтая о всяких пустяках, проговорилась о том, о чем Гертруда и не подозревала, но миссис Маунт ясно дала понять, что знает это наверняка, — что Гай и Манфред всегда не слишком ладили, что между ними всегда существовало соперничество и недоверие. Гертруда припомнила, что у Гая, особенно когда он заболел, Манфред вызывал раздражение. Возможно, в душе Манфред радовался смерти Гая. Они все были в тени Гая. Его явное превосходство должно было досаждать им. Почему Гертруда воображала, будто они должны любить и почитать его? Они завидовали ему, и его очевидная исключительность внушала им чувство неполноценности. Один Граф действительно любил Гая и действительно переживал его смерть как потерю. И еще Анна, ее дорогая Анна, по-настоящему делила с Гертрудой ее горе, по-настоящему беспокоилась и заботилась о ней. И все-таки даже Анна — как могла Анна не оценить того, что, едва она вернулась в мир, нашелся человек, Гертруда, которая так в ней нуждалась? Она должна была обрадоваться, быть довольной, благодарной, что имеет возможность оттеснить всех других и помогать ей справиться с горем!

Слезы Гертруды начали утихать, она представила себе милое, тонкое, бледное лицо, короткие серебристые пушистые волосы, узкие умные голубовато-зеленые глаза. Блистательная, сильная Анна Кевидж. Какой длинный путь они прошли вместе с того вечера, когда Анна позвонила с вокзала Виктория! Она вспомнила Анну, нагую, с крестиком на шее, входящую в море, как мученица. И как у нее на глазах волны швыряли Анну, били, едва не утопили. И как она бросилась в морскую пену, а огромные волны налетели на нее, намокшее платье облепило ноги, сковывало движения. Те яростные воды слились в ее видении со смертоносными бешеными водами канала и раздувшимся крутящимся трупом собаки, отчего ее горе так внезапно вырвалось наружу.