Монахини и солдаты

Этим вечером она засиделась у окна, не включая свет, хотя уже было темно читать, смотрела на долину и пыталась понять по интонации голосов внизу, о чем они говорят. За окном стояла тишина. Когда свирепствовал мистраль, невозможно было представить, что когда-нибудь он прекратится. Теперь было невозможно представить что-нибудь, кроме этого невероятного покоя, и выразительные голоса звучали в тиши, как далекое пение. Затем она увидела на скалах человека. Она подумала, как это необычно: кто-то там в такое время, и тут ее как ударило, она поняла, кто это. Вскочила. Зажала рот рукой и с неистовой, дикой, чуть ли не жестокой радостью смотрела, как он медленно приближается. Но, прекрасно владея собой, она не проронила ни звука. Она не пошевелилась, не закричала, не бросилась с шумом вниз по лестнице. Просто смотрела, что Тим будет делать. Она видела, как он крадучись поднялся на террасу, перешагнул через остатки балкона и двинулся к окну. Мгновение спустя она увидела, как он отступил назад, спустился с террасы и сначала зашагал, а потом пустился бегом вниз по склону и растворился в густеющей тьме. Анна догадывалась, что он увидел в окно. Пара внизу сейчас затихла. Анна села обратно в кресло, все еще держа в руках «Эдинбургскую темницу».

После Тим не мог вспомнить, как мчался через долину. Возможно, он бежал той же дорогой, какой пришел. Когда он опомнился, стало ясно, что он заблудился.

Душевная боль была так сильна, что он заставлял себя не думать. К тому же голодные спазмы в желудке заставляли его сгибаться пополам, когда он бежал, а потом карабкался на скалы — подальше от кошмарной картины. Как тогда молчаливые скалы смотрели в окно на него и Гертруду, так ему судьба была заглянуть в то окно и увидеть ту же самую нежную сцену, только теперь на его месте был Граф. Наверное, те два стула были заколдованы. Если бы он стороной услышал об этом, если бы это была сплетня… но увидеть собственными глазами, как живую картину, разыгрывающуюся перед ним… Сказала миссис Маунт, что будет одна, а тайно была с ним. Конечно, Тим ожидал, что найдет в Графе соперника, даже думал о нем в том смысле, что «побеждает достойнейший», и прочую благородную и банальную чепуху. То была фикция, дымка, облачко, иллюзия в сравнении с той ужасной реальностью, с которой он был теперь обречен жить. Он вечно будет думать об этом, эта картина вечно будет стоять у него перед глазами, говорил он себе, цепляясь за выступы жесткого камня. Он помнил то волшебное, сродни чуду, ощущение, которое он испытывал, держа руки Гертруды в своих. В миг, когда их руки соприкоснулись, взрывная волна прокатилась по всей галактике. И в то же время он чувствовал такой покой, такую нежность, что на глаза наворачивались тихие слезы, а душу переполняла смиренная, нижайшая, счастливая благодарность. Теперь даже прошлое было осквернено, очернено, опалено. Он и Гертруда оказались во мраке ямы, вырытой демонами.

Его предали, говорил он себе. Надругались, оболгали, грубо и жутко надсмеялись и отвергли. В самых страшных кошмарах о том, как его встретит Гертруда, не представлял он ничего подобного. Возможно ли, чтобы все было подстроено? Что миссис Маунт все это спланировала? Что кто-то из деревенских предупредил Гертруду? Она окончательно вычеркнула его из своей жизни и обрекла на ненависть, сплавленную с ревностью. Как ему было хорошо, когда он был один и никого не ненавидел! А теперь он ненавидел Гертруду, ненавидел Графа, и в нем поселилась отвратительная неистребимая ревность. Как могли они поступить с ним так жестоко? И зачем он отправился в эту фатальную поездку! Разве не понимал, что совершает страшную ошибку; разве не понимал, что рискует рассудком? Он расстался с Гертрудой в состоянии своего рода нравственной неразберихи, но сумел принять ее как нечто окончательное и даже попытался наладить свою жизнь. Ушел от Дейзи, пожертвовал ею, любившей его, вечно бывшей с ним. Зачем? Сейчас ему казалось, что он отказался от этой любви, от этого последнего остававшегося у него утешения просто ради того, чтобы успокоить Гертруду! Умиротворить, без всякой пользы для себя, ее осуждающий неотступный призрак. Уйдя от Дейзи, он снял с себя вину. Или, скорее, попытался снять, потому что избавиться от вины было невозможно, как от неизлечимой болезни. И теперь, как осложнение той болезни, его поразила лихорадка ревности и ненависти. Гертруда и Граф были черными бесами в его душе, и он мог предвидеть, как в отдаленном будущем они займутся своим делом — примутся терзать его. Уж они напьются его крови! Где они в этот момент, что делают, эта парочка, только вдвоем? Его как будто рвало, рвало черной струей отвращения, ненависти и позора.