Монахини и солдаты

Анна вернулась в гостиную. Да, забавное предположение. Она вспомнила, как застала Тима Рида на кухне Гертруды: одна рука шарит в холодильнике, в другой пакет с украденной едой. Их глаза встретились. Он раскрыл рот от неожиданности, на лице виноватое выражение. Она нахмурилась и вышла из кухни. Ее Гертруда, королева, и это ничтожество? Нет.

Анна пошла в спальню. Сняла с шеи ожерелье и положила на туалетный столик к другим украшениям, которые Гертруда хотела подарить ей. Потом сняла черное платье и переоделась в старое голубовато-серое с белым воротничком. Тронула щеку, почувствовав зубную боль. Да, нужно пойти на прием к Сэмюелю Орпену. Ей вспомнился угрюмый монастырский дантист, который, устанавливая ей замысловатый мост, признался, что у тратил веру. Она посмотрела на стопку книг. Их у нее было не много: требники, латинские авторы. Большую часть она, уходя, оставила. В монастыре книги не делили на свои и не свои. Гертруда предложила ей книжный шкаф, но она предпочла сложить их на столе без всякого порядка. Она подержала в руках латинскую грамматику и положила обратно. Романы читать она больше не любила. «Эдинбургскую темницу» так и не дочитала. Плохо, что у нее не было каких-то систематически дел. Вообще, многое теперь было плохо. Она жила в постоянном лихорадочном состоянии подавляемого возбуждения и страха, возможно, от ожидания ночи, когда темнота играла с ней чудовищные шутки. Дьявол присутствовал в ее жизни и, казалось, порой брал на себя обязанности Бога. Она подумала об ужасном письме. Оно тоже было из серии ее кошмаров.

Анна покинула спальню и принялась бродить по квартире. Зашла в комнату, в которой лежал больной Гай и где он умер. Гертруда убрала кровать, наверняка продала. Небольшая комната теперь лишилась своей индивидуальности: чистая, прибранная, с остатками мебели, в том числе книжным шкафом, который Гертруда хотела переставить к Анне. Гертруда разрознила библиотеку Гая, какие-то тома отдав Графу. Она избавилась от всего, что было в квартире связано с Гаем, слишком болезненные воспоминания это вызывало. Анна не забыла разговор с Гаем, его ястребиный профиль и блестящие глаза, его стремление к точности мысли и его адские страдания. Порок однообразен и естествен, добродетель исключительна, оригинальна, неестественна, тяжела. Гай догадался бы о ее дьяволе, ее монстре. Он тоже сторонился бестолочи жизни. Его добродетелью была точность. Она была его истиной. Жажда справедливости — его очень личной заменой святости. Он трудился ради других, ради семьи, был добр, великодушен и порядочен, но не ставил себе этого в заслугу. Требование определенности и ясности он в равной мере предъявлял и к себе, в соответствии с этим втайне судя и себя. Мысль, что он собирался признаться ей в чем-то, теперь казалась не более чем романтическим предположением. Вероятно, он просто хотел назвать вслух кому-то определенные слова: справедливость, чистилище, страдание, смерть. Хотел почувствовать, что их точный смысл присутствует где-то, сохраненный кем-то, хотя бы одно мгновение реально сформулирован. Он лежал здесь в последнем гаснущем свете сознания, думая, пытаясь что-то прояснить для себя, что-то понять. И однажды все кончилось, лихорадочный зудящий электрический ручеек иссяк, искра погасла, комната опустела, и Гертруда завыла, как раненый зверь.

На лестнице раздались шаги, звякнул ключ, вставляемый в замок, и Анна быстро и с виноватым видом вышла из комнаты. Появилась Гертруда, но не одна, а с мужчиной. С Тимом Ридом.

Тим и Гертруда были красны от смущения и нервно улыбались.

— Я тут встретила Тима. И пригласила зайти выпить стаканчик.

— Дождь еще идет? — спросила Анна.

— Нет, кончился.

— Входите. Я принесу выпить.

Они оставили плащи в прихожей. Анна сходила за бокалами и шерри, вермутом и джином.

— Думаю, можно оставить бутылки на инкрустированном столике, как было всегда, — сказала Гертруда. — Ни к чему каждый раз уносить их.

— Постараюсь запомнить. И виски тоже принести?

— Нет, шерри — то, что нужно. Шерри, Тим? Тебе что-нибудь налить, Анна?

— Нет, не хочется.

— Не увлекаетесь? — улыбнулся Тим.

— Ну, не совсем.

— На севере, когда мы с ней там были, Анну за уши было не оттащить от местного сидра.

— В Лондоне тоже можно найти хороший сидр, — сказал Тим. — Я знаю местечко на Харроу-роуд.

— Правда, восхитительные цветы? Это Анна у нас такая мастерица составлять букеты.

— Да, восхитительные.

— В монастыре обычно она этим занималась.

— Ну, не одна я, — заметила Анна.

— Они чудесны, — сказал Тим. Улыбнулся Анне и снова повернулся к Гертруде.

А та слегка отодвинулась от него и деланым жестом коснулась каминной полки. Потом быстро взглянула на Тима и снова отвела глаза.

Так это правда, пронеслось в голове у Анны, и чувство ужаса перед жизнью накатило на нее, как приступ тошноты. Это была та горячка, бестолковость жизни, от которой она бежала в монастырь и которую Гай так хотел изгнать, как бесовщину, педантично верша над ней свой личный суд.

— Ты не хотела оставить его на ланч? — спросила Анна. — Я все пыталась угадать, что ты задумала.