Монах

Однако мне стоит умерить негодование. Она искупила свои ошибки внезапной и мучительной смертью. Мир ее памяти! Да будут ее преступления прощены на небесах, как я прощаю ей свои мучения на земле!

Жалкое прозябание все длилось, и я никак не могла привыкнуть к своей тюрьме; с каждым днем она угнетала меня все сильнее. Холод становился пронзительнее, воздух – тлетворнее. Я ослабела, исхудала, меня била лихорадка. Я уже не могла подняться с соломенной постели, чтобы подвигаться хотя бы в тех узких пределах, которые позволяла длина цепи. И все же, несмотря на истощение, слабость и усталость, я боялась прихода сна. Отдых мой постоянно прерывали какие-то мерзкие насекомые. Иногда уродливая жаба, распухшая от ядовитых испарений подземелья, проползала по моей груди, оставляя слизистый след. Порой юркая холодная ящерица будила меня, пробежав прямо по моему лицу, и запутывалась в прядях сбившихся волос. Случалось, что, проснувшись, я находила длинных червей, обвившихся вокруг моих пальцев, – тех, которые кормились разлагающейся плотью моего ребенка. Как и любая женщина, от этих прикосновений я дрожала и вскрикивала от ужаса и омерзения.

А потом случилось так, что Камилла захворала. Видимо, это была какая-то заразная болезнь. У нее был сильный жар, она бредила, и, кроме послушницы, приставленной ухаживать за ней, никто в ее келью не заходил, опасаясь заразиться. Она никак не могла прийти ко мне. Настоятельница же и другие сестры, посвященные в тайну, в последнее время полностью доверили присмотр за мною Камилле и позабыли обо мне. Их больше занимала подготовка к празднику. О причине отсутствия Камиллы мне рассказала после освобождения мать Урсула. Тогда же я ни о чем догадаться не могла и поджидала мою тюремщицу, сперва с нетерпением, потом с отчаянием. Прошел один день, потом второй, третий. Камилла не появилась! Еда кончилась! Я определяла течение времени по выгоранию масла в лампе; к счастью, мне выдавали запас на неделю. Я предполагала, что либо монахини обо мне позабыли, либо настоятельница прямо приказала им уморить меня.

Последнее казалось наиболее вероятным; однако так сильна естественная любовь к жизни, что я не хотела признавать этого. Как ни было тягостно мое существование, жизнь была все еще дорога мне. С каждой минутой я убеждалась, что надеяться больше не на что. Я исхудала, как скелет, члены мои коченели, зрение ослабло.

Могла я лишь стонать, когда когти голода впивались в мои внутренности, и эхо, отражаясь от сводов темницы, уныло вторило мне. Я ждала уже момента избавления от уз земных, когда явился мой ангел-хранитель… мой любимый брат… и успел спасти меня. Будучи слаба глазами, я не сразу признала его, но когда поняла, кто этот друг, пришедший столь своевременно, внезапный прилив восторга исчерпал мои силы, и благодетельная природа погрузила меня в спасительный обморок.

Вы все знаете, сколь многим я обязана семейству Вилла-Франка. Но вам неизвестно, что благодарность моя к наилучшим друзьям моим безгранична. Лоренцо! Раймонд! Как имена ваши дороги мне! Помогите мне стойко перенести внезапный переход из глубины несчастий к вершине блаженства. Жизнь и свобода возвращены мне, только что бывшей узницей, страдавшей от голода и холода, от цепей и одиночества; ныне я наслаждаюсь всеми благами богатства и комфорта, меня окружают все, кто дорог моему сердцу, и скоро я стану невестой того, с кем давно уже обвенчана душа моя. Счастье мое так огромно, так совершенно, что рассудок изнемогает под его весом. Лишь одно мое желание пока не сбылось. Я хотела бы, чтобы здоровье брата восстановилось, а память об Антонии упокоилась с нею в могиле. Я верю, что пережитые страдания искупили пред лицом небесного судии единый миг моей слабости. Вина моя велика и тяжела, я сознаю это. Но пусть муж, однажды победивший мое целомудрие, не сомневается: я поддалась ему не из-за страстности своего темперамента. Раймонд, меня подвела любовь к тебе. Я оступилась, я не устояла; но я полагалась на твою честь не меньше, чем на свою, и переоценила свою стойкость. Я поклялась больше никогда не видеться с тобой. Если бы не последствия того момента слабости, я сдержала бы слово. Судьба распорядилась иначе, и теперь я рада, что так случилось. Но, хотя у меня и есть оправдания, я до сих пор краснею, вспоминая о своем неблагоразумии. Посему оставим эту неприятную тему, добавлю лишь, что у тебя, Раймонд, не будет причин сожалеть о нашем браке, и чем серьезнее были ошибки твоей возлюбленной, тем безупречнее будет поведение твоей жены!

* * *

На этом рассказ Агнес завершился; маркиз де лас Ситернас ответил ей так же искренне и тепло. Лоренцо сказал, что его радует возможность породниться с человеком, к которому давно питал высочайшее уважение.