Монады

                 Вот мою посуду в прокуренной кухне
                 И милых друзей вспоминаю своих
                 Которые только что в кухне сидели
                 А нынче остались одни только тени
                 А нынче остался один только дым
                 Орлов здесь сидел со своею Людмилой
                 Марина и Павел с Татьяною милой
                 Сидели по-разному здесь целый вечер
                 И розно смотрели на общие вещи
                 Сережа Шаблавин здесь с Ольгою строгой
                 Сидели на стуле одном всю дорогу
                 И обще смотрели на розные вещи
                 Булатов с Васильевым тоже на вещи
                 Смотрели с каким-то желанием вещим
                 Хотя и с различным оттенком смотрели
                 И те кто вдали в это время сидели
                 По разным причинам, здесь тоже сидели
                 На вещи на те же и так же смотрели

                 И по-заграничному тоже смотрели
                 Жена моя всех их любя угощала
                 Смеялась, курила и счастья желала
                 Я рядом сидел возле собственной жены
                 И рядом сидел возле каждой жены
                 И чувствовал семь этажей нижины
                 И над головой высоты семь небес
                 Над ними жил Бог, а под низом жил Бес
                 Здесь стены стояли, соседи здесь жили,
                 Здесь окна встречались, в них птицы кружили
                 И падали вниз и букашек губили
                 А в самом низу, ниже Беса – потьма
                 Стояла и этим сводила с ума
                 И редкие кто ей противостояли
                 На этих вверху была тоже потьма
                 Стояла и тоже сводила с ума.

                 И было мне ясно, когда я сказал:
                 Друзья мои! Часто в сердечном смятенье
                 Иль просто не зная как думать, что быть
                 бывало я утром под вечер наружу
                 Бежал, где великие жили растенья
                 В непротиворечии с собственной целью
                 Невинного возраста и повзрослей
                 И люди стояли различных привычек
                 Среди государства, но очень привычно
                 В непротиворечии с тенью своей
                 И с именем собственным, с сотнею штук
                 Привычных и милых от рук и до ног
                 И жизнь через все их водила границы
                 Не требуя паспорта, глядя им в лица
                 В природу им окна и в даль открывала
                 Водила, водила и передавала
                 На руки сестре безымянной своей
                 И та их как спящих детей принимала
                 Чтоб сна их беспечного не потревожить
                 Чтоб дальше водить их потом передать
                 Кому-то, чье имя совсем неизвестно
                 И место, где водят совсем неизвестно
                 И с целью какою – совсем неизвестно
                 Узнаем со временем, но промолчим
                 И я выхожу и гуляю внутри
                 Всего вышесказанного я гуляю
                 И все это к пользе своей понимаю
                 И к сердцу как ужас прямой принимаю
                 И все как могу я умом обнимаю
                 А после к друзьям я на праздник спешу
                 Любой из которых меня здесь поймет
                 И в доме своем всех как раз нахожу
                 И ангел бесстрашья над ними поет
                 И я от порога кричу безутешно:
                 Как долго я жив! Как прекрасно я мертв!
                 Куда ж мне стремиться! Куда ж мне бежать!
                 Какую ж мне радость взамену искать!

                 Марина все выслушала и сказала:
                 И вправду куда и зачем нам бежать
                 Что мне находить и зачем мне терять
                 Друзья мои все здесь – вот Боря, Людмила
                 Вот Нина и Ксана, вот Женя, вот милый
                 Мой Дима, вот милый мой Дима другой
                 Вот третий, но менее мне дорогой
                 Хотя кто им цену поставить посмеет
                 Кто не ошибется и уразумеет
                 Вот Римма с Валерой, вот Алик, вот Саша
                 Володя и Ваня, Татьяна и Маша
                 Лавиния, Алла, Елена, Наташа
                 Вот Сильвия, Фрэни, Мишель и Жано
                 И все кому с нами быть положено
                 И эти в Нью-Йорке, и эти в Париже
                 И эти далече, и эти поближе
                 И в Лондоне этот и тот черт-те где
                 И каждому есть что приятно сказать
                 Любить и помочь и ответно принять
                 И это есть жизнь, потому и живем
                 И это ли Родиной в смысле зовем
                 И это есть то, что ничто не заменит
                 Средь этого живы, от этого мрем
                 Чего, коль родились, уже не минуем
                 И если нас губят – то всех целиком

                 А Павел прослушав на это заметил:
                 Все выслушал я, коли дело за этим
                 Тогда мы друзей где угодно найдем
                 Тем боле, что ты назвала их немало
                 И можно тебе куда хочешь бежать
                 И Родиною это дело назвать

                 Орлов помолчал и сказал в продолженье:
                 Конечно же американец любой
                 Иначе устроен и сразу отличен
                 От нас не рукой там какой иль ногой
                 Но всем выражением внешним отличен
                 И весь целиком и деталью любой
                 Ему хорошо – где ему хорошо!
                 И нам хорошо – где ему хорошо!
                 Но ему хорошо ль – там где нам хорошо?
                 И нам хорошо ль – там где нам хорошо?
                 Различные мысли стремленья и чувства
                 Все это пустое, когда б не искусство
                 Оно ведь как малое наше дитя
                 Кровиночка наша и наша отрада
                 И жизни великой хоть и не хотя
                 Но ради него беззащитного – надо!
                 Я должен его как любой мериканец
                 В неменьшем достатке рожать и растить
                 Лелеять и холить, доить и кормить
                 Я должен на люди его выводить
                 А где выводить и куда выводить?
                 Тем боле что люди сомнительно как-то
                 Взирают на эти обычные факты
                 И не принимают обычные факты
                 А делают вид иль себя приучают
                 Что им свысока не до этого как-то
                 Что свет мол небесный глаза ослепил
                 И не разобрать им наземных деталей
                 Но что есть искусство в потьме и в подвале?!
                 Слепой и не очень приятный зверек
                 Следи, чтобы в дырку куда не убег
                 Я сам бы куда-нибудь с ним бы убег
                 Да смелости нет и возможности нету
                 И нету судьбы и желания нету
                 И нету народа и Родины нету!
                 Но что есть народ? На Руси от Петра
                 Две нации было, и что есть народность?
                 Деревья? растительность? звери? природность?
                 Дома? населенье? единство? пригодность?
                 А родственность духа, души и ума?
                 Тогда просто-напросто это тюрьма
                 Но я остаюсь с вами в этой тюрьме
                 А Шелковского все ж соблазнительн пример

                 На этих словах Бочаров мой сосед
                 Ко мне заглянул и сказал между прочим:
                 А все ж эти стройные клены берез
                 И эти прозрачные сосны елей
                 Они не хотя доведут и до слез
                 Какою-то родственностью своей
                 И эти кругом города деревень
                 И эти пространства и этот ларек
                 Народ вкруг него и беседа не в прок
                 И пьянство и братство посредством питья
                 Посредством разлива, посредством битья
                 И плохо – да, видно, тем и хорошо
                 А там где добротней – там чуем: не наше
                 Само по себе оно и хорошо
                 Но очень уж точно и в срок и сполна
                 А здесь можно длительно чувствовать нечто
                 И в этом повинен совсем не народ
                 А та неподвластная свыше идея
                 Которая каждому и навсегда
                 Своя, а потом хоть потом, хоть беда —
                 Ты ей не приказчик, ты просто слуга
                 А мы все ее повернуть норовим
                 На Запад, а это – идея другая
                 Не хуже, не лучше – а просто другая
                 Но в случае нашем – преступно другая
                 За то пред лицом городов деревень
                 Пред соснами этих осин и берез
                 Я некую в сумме вину ощущаю
                 Которую сам я себе не прощаю

                 И вышел в дверь на этом слове
                 Тогда сказал Сергей Шаблавин:
                 Идею вычленить нетрудно
                 Тем боле что набор идей
                 Уже давно определен
                 Но вызвав из чужих времен
                 Идею же всего трудней
                 Не оскорбив переложить
                 На просторечье наших дней
                 Или наоборот – узнать
                 В толпе по улице бегущей
                 Иль в метрополитене в гуще
                 Затиснутых туда людей
                 И на бегу ее понять
                 И в Постоянстве ей присущем
                 Есть Высший Принцип в Высоте
                 Чьи колебанья означают
                 Всю жизнь и жизнь всего и нас
                 Идущий Час и чистый Час
                 Ты должен не мечтой случайной
                 Но духом впасть с ним в резонанс
                 И вздрогнуть, что обозначает
                 Постичь идею для Себя
                 С которой все идеи сходны
                 По сродству, хоть и не пригодны
                 Но все открыты для тебя
                 Как я сказал уж – по сродству

                 Серьезный Булатов заметил на это:
                 Сережа, ты прав, возражения нету
                 Но прежде чем все, что ты здесь рассказал
                 Должно объявиться спокойное чувство
                 Что ты здесь поставлен и голос узнал
                 И честность такая превыше искусства
                 И ты как свидетельство истинным будь
                 Подобно монаху средь жизни житейской
                 Который собой говорит: это путь!
                 Но только лишь скажет: всяк этим спасайся!
                 Как сразу свидетельства честность нарушит
                 Ты должен стоять и терпеть, где поставлен
                 Будь честным, пусть радостью жизни оставлен
                 У каждого честность своя и быть может
                 Другой кто-нибудь мою мысль проследив
                 В конце ее странный итог обнаружит:
                 Убийца, быть может, по-своему прав
                 Он перед судьбой своей честен и тоже
                 Он просто стоит перед нею. Ну что же…

                 Булатов кончил. Тут я начал:
                 А ведь народ живет иначе
                 И это что-нибудь да значит
                 Для нас в конечном счете значит
                 Он принимает сверху знаки
                 Весьма сторонние ему
                 Как скажем вроде – зодиаки
                 По собственному их уму
                 Он осмысляет и подводит
                 К ним жизнь как привод водяной
                 И возникает некий средний
                 Срединный – лучше скажем так
                 Субстрат земного бытия
                 В котором жизнь идет своя
                 Пусть что и наперекосяк
                 Где памятливый наш народ
                 Героев заново рождает
                 Иным наследством награждает
                 В другую точку утверждает
                 По-своему их осмысляет
                 По-новому их прославляет
                 Но все же с ними он живет
                 Их кормит он из них же пьет
                 А мы все пленники абстракций
                 Идеи власти и низов
                 Все не поделим между ними
                 Своей единственной души
                 Пускай мы – ох как! – хороши
                 Но жизнь родительней и глубже

                 Жена моя выслушав тоже сказала:
                 Я в странах различных бывала немало
                 В соцстранах бывала, в капстранах бывала
                 Видала людей, но народ не видала
                 И все что я в них без труда замечала
                 Так это звалось как обычно – любовь
                 Она их сдвигала, она ж раздвигала
                 Она и событья кругом воздвигала
                 И все остальное отодвигала
                 Вот скажем художник – по виду он груб
                 Не помнит, не видит и не замечает
                 Что он кроме пятен цветных различает
                 И что кроме вздора он здесь говорит
                 Но смотришь в картину, иль в песню, иль в стих —
                 Он там как ягненок невинен и тих
                 Им тоже любовь без остатка владеет
                 За это вас всех я таких и люблю

                 Прослушав все высказанное большими
                 Сказала Татьяна по имени Шимес:
                 Я расскажу вам сон, он может пригодиться
                 Орфей сидел на камне возле моря
                 И был он нем и он играл на арфе
                 И кто не занят собственным был словом
                 К нему сходились все – слетались птицы
                 Сбегались звери и сплывались рыбы
                 И тени бились в стены тонкого Аида
                 И снизу доходил их странный гул
                 И зной склонялся и спешили травы
                 И небо блекло и жила печаль
                 И только занятые собственным звучаньем
                 Его не замечали люди

                 И все замолчали. И слышно лишь было
                 Как мир проносился огромн и глубок
                 Огромен направо он был на Восток
                 И влево он к Западу тоже огромен
                 И книзу и кверху он был неподъемен
                 И в Африке лев поутру выходил
                 И рыком в движенье зверей приводил
                 И где-то внизу с запозданьем немногим
                 От рыка дрожала пустая Австралья
                 И волны вставали и горы вставали
                 И звезды мутнели и снова блистали
                 И тьма вместе с всеми вертелась ходила

                 И сверху порою на нас находила
                 И этим обычно с ума нас сводила
                 И снова под землю от нас уходила
                 И все прояснялось и видно все было
                 До первых запамятных школьных друзей
                 Они в глубине мелкой мошкой порхали
                 За ними другие незнамые мне
                 Совсем уже где-то в другой глубине
                 Кружились, вертелись к нам не приближаясь
                 Но в этом верчении с нами сливаясь
                 И все мы кружились не делаясь ближе
                 И наши в Нью-Йорке и наши в Париже
                 С того ли, с другого ли, с нашего ль света
                 Летели в какое-то общее Это