Монады

Почему же мне вспомнилась именно Венера Милосская? Да потому что, господа судьи, увидел я картину поистине прелестную – разнообразного возраста детишки, кудрявые и наголо бритые, в мило замазанных глиной и гипсом халатиках, расставленные возле специальных приспособлений, называемых скульптурными станками (это я узнал позднее), ловко лепили различных существ – зайчиков, ворон, лошадей, медведей, леших и кучеров, всадников и запорожцев, бурлаков и пионеров, пеликанов, верблюдов, портреты друг друга и неузнаваемых даже впоследствии людей и пр. Я застыл в изумлении. Этот искренний порыв, уважаемые судьи, должен бы быть мне отмеченным в несколько баллов искренности, например, немного (я не завышаю свои достоинства! нет! нет! все по справедливости!) – 8. Но поскольку мы ведем подсчет все-таки в баллах моей оправдательно-извинительности, то для простоты окончательного подсчета посредством квантора перевода 3ПЖ, мы получаем в нужных нам баллах цифру 15. И в сумме с предыдущим моим результатом получаем: 137 + 15 = 152. Кстати, если брать для пущей простоты сакральными блоками перерождения, равняющимися, в данном случае, применительно к ситуации антропо-самовоспроизводящейся, числу 8, то и получаем 19. Но само по себе число 19 неинтересно. Пока неинтересно. Поэтому для простоты продолжим исчислять в баллах. Правда, не забывая время от времени бросить взгляд на блоки перерождения.

И тут сбоку, слышимый, раздался голос, невидимого мне человека, поскольку сидел он как раз справа за дверью. Мое же приближение он обнаружил по тени от мощной обнаженной голой лампы в коридоре, тени, вползшей в его комнату и выглядевшей, как я сейчас понимаю, довольно жалко.

– Кто там? Входи, входи, не бойся.

Я вошел. Сбоку, за письменным столом сидел плотный лысоватый мужчина. Я остолбенел от неожиданного мощного потока неожидаемой и незаслуженной доброжелательности, даже, можно сказать, ласки, истекавшей от его улыбки и всего благодушного уютного существа.

– Входи, – повторил он. А я словно не слышал. Я не понимал, зачем я здесь, но чувствовал, что я здесь надолго.

– Входи. Бери себе станок, глину, лепи. Как тебя записать в журнал? Из какой школы? Какой класс? Что ты молчишь? Есть у тебя халат? Ты лепил когда-нибудь? Что сейчас будешь делать? Вот я советую тебе ворону, которая в клетке, вон там, в глубине, лепить. Вон там ее Костя Федотов лепит. Это вот у окна Боря. А это Сергей. Как твоя фамилия. Что ты все молчишь? Кто у тебя родители? У нас, значит, занятия три раза в неделю днем и вечером. Какие дни тебе подходят? В воскресенье ездим на этюды. Вася, подвинься. Федя, у кролика лопатки вот здесь, повыше, прямо к шее подходят. Что же ты все молчишь? – и так далее, и так далее.

Я молчал.

И можно было бы подумать, т. е. на этом месте моего повествования вы наверняка подумали: Вот. Наконец-то. Дана ему подлецу…

– Почему это подлецу? – возмущусь я, – Хоть я и есть подсудимый, но, во-первых, еще не доказана моя вина. А, во-вторых, даже самая низко-павшая тварь имеет право по праву божественного первородства, быть обращаемой с уважением.

– Ну вот, кому уважения еще только не хватает. Всего остального хватает, а вот уважения, видите ли, не хватает!

– Во-первых, я не понимаю такого тона. А во-вторых, мне много чего не хватает, но я вряд ли могу рассчитывать получить это от вас, самих мало что имеющих. Разве что высокомерие, гонор, нелюбознательность, сварливость и отвращение ко всему живому. Вот что вы имеете. Но, конечно, конечно, не мне судить кого-либо, тем более вас. Извиняюсь. Однако же уважительного отношения к себе я могу не только ожидать, но и даже требовать. Кто позволил вам обзывать меня подлецом?!

– Да мы тебя и не обзывали.

– Как это!

– А вот так.

– А кто же это тогда обозвал меня?

– Да ты сам себя и обозвал, предположив, что мы тебя так можем обозвать в ситуации неожиданно свалившегося на тебя везения. Но мы тебя не обзывали. Мы корректны и учтивы, особенно в такой сомнительной ситуации с такими сомнительными фактами.

– Какими это такими сомнительными? То есть вы уже до вынесения приговора осмеливаетесь воспринимать меня как преступника, уже осужденного и приговоренного.

– Как раз нет. Мы только говорим о своих сомнениях. Не больше. Но ты сам, сам, в опережения естественного и предполагаемого нашего решения, просто заранее не оглашаемого и как бы даже не принимаемого во внимание в его решительности и бесповоротности, ты сам определил себя как подлеца.

– Да, да, я подлец! подлец! подлец я! Я этого и не скрываю. Да и не мог бы скрыть при всем моем желании!

– Хватит истерик. Вернемся к голым фактам.