Момент истины (В августе сорок четвертого)

41. Алехин

Я возлагал немалые надежды на разговор с Окуличем. Со слов лейтенанта из отдела госбезопасности я знал, что Окулич в период оккупации был связан с партизанами, прошлой весной во время массовых карательных операций немцев, рискуя жизнью, около месяца укрывал у себя тяжело раненного комиссара бригады Мартынова, чем спас его. Теперь Мартынов работал одним из секретарей обкома партии и, приехав недавно в Лиду, специально навестил Окулича.

– Наш мужик, партизанский, – сказал мне лейтенант. – Тихий он, молчаливый… они все здесь такие… – И, очевидно повторяя чьи-то слова, строго добавил: – И пока, мы не очистим область от всей нечисти, они другими и не будут.

Однако я не сомневался, что Окулич расскажет мне все, что ему известно о Николаеве и Сенцове, и охотно передаст позавчерашний разговор с ними.

Блинова я оставил в Лиде, поручив ему поиски в городе: в случае встречи с Николаевым и Сенцовым он должен был задержать их; для этого ему по моей просьбе выделили двух автоматчиков из комендатуры, и я подробно проинструктировал его.

С нетерпением я ждал разговора с Окуличем, полагая, что он многое мне прояснит, и единственно опасаясь, что его, как и вчера, не окажется дома.

Нас трясло и бросало в кабине полуторки; Хижняк, с напряженным лицом держа руль, гнал по булыжному покрытию на предельной, а я поторапливал его, и время от времени он возмущенно бросал:

– Вам-то что!.. Вам на машину плевать!.. Рессоры новые вы достанете?! Машины гробить вы все мастера!..

За Шиловичами мы свернули с шоссе на грунтовую заброшенную дорогу, проехали тихонько кустарником, и я велел остановиться.

Хижняк, вытирая пот, вылез из кабины и начал осматривать машину, но я приказал:

– Потом! Возьми автомат и за мной!

Оставив его в кустах возле хутора, я направился прямиком к хате.

Яростно лаяла и рвалась на цепи собака. В окне показалось женское лицо, и тут же на крыльцо вышел мужчина, как я понял, сам хозяин, и, прикрикнув на собаку, настороженно рассматривал меня. На нем были старенькие, но чистые рубаха и штаны, ноги босые, лицо небритое, печальное, прямо иконописное.

– День добрый… Я из воинской части восемнадцать ноль сорок.

Чтобы у него не возникло каких-либо сомнений, я вынул и, раскрыв, показал армейское офицерское удостоверение личности со своей фотографией. Он взглянул мельком и молча, с какой-то удручающей покорностью посмотрел на меня.

– Скажите, – приветливо начал я, утирая платком лицо и лоб, будто перед этим долго шел по жаре, – если не ошибаюсь, вы товарищ Окулич?

– Так… – растерянно произнес он.

– Очень приятно… Я здесь в командировке… У меня к вам небольшой разговор… И хотелось бы умыться и малость передохнуть. Не возражаете?

– Можна.

Немного погодя я сидел у стола в бедной по обстановке, но чистенькой, несмотря на земляной пол, хате.

Направляясь сюда, я, между прочим, подумал, что Окулич предложит мне самогона – у него ведь имелся «аппарат», – и заранее решил не отказываться. Я готов был отпробовать с ним любой гадости в надежде, что, выпив, он разговорится. Однако не то что выпить, он даже сесть не предложил – это сделала, выглянув из-за перегородки, его жена.

Приземистая, рябоватая, она возилась в кухоньке возле дверей, потом принесла и поставила на стол крынку с молоком – молча и не налив в стакан – и снова скрылась за дощатой перегородкой.

Я был уверен, что Окулич сам расскажет мне о Николаеве и Сенцове, надо только его разговорить, и сразу доверительно сообщил, что часть моя стоит в Лиде, мы занимаемся охраной тылов фронта, боремся с бандами и дезертирами. Дело это нелегкое, и очень многое зависит от помощи населения.

Окулич сидел на лавке по ту сторону стола, подобрав под себя босые ноги, и молча слушал, и словом не поддерживая разговор. Я сам налил в стакан молока, сделал глоток и, похвалив, непринужденно продолжал:

– Вы, очевидно, нездешний? Откуда родом?

– Из Быхова, – сказал он; у него был негромкий глуховатый голос.

– Могилевский… А здесь давненько?

– Третий год.

– И при немцах здесь жили? – Я обвел взглядом хату.

– Тут.

– А не боязно? – улыбнулся я. – На отшибе-то, у леса?

Окулич неопределенно пожал плечами.

На божнице в переднем углу стояли иконы, католические, хотя Окулич был родом из области, где эта религия среди белорусов не распространена. И что я сразу себе отметил – ни одной фотографии на стенах, никаких украшений или картинок.

Я рассказал ему о Могилеве, где после освобождения мне пришлось побывать, о разрушениях в городе и перевел разговор на жизнь здесь – в Лиде и в районе. Он слушал молча, глядел скорбными, как у мученика, глазами, даже на самые простые вопросы отвечал не сразу и односложно, беседа с ним явно не ладилась. Может, он мне не доверял?.. Он не прочел, не рассмотрел толком мое удостоверение личности, может, надо ему представиться еще раз?

– А это что – католические? – глядя на иконы, полюбопытствовал я.

– Няхай…

При этом он сделал вялый жест рукой: мол, не все ли равно?

– В Лиде мне сказали, что вы были связаны с партизанами. Надеюсь, что и нам вы поможете… Прочтите, пожалуйста…