Момент истины (В августе сорок четвертого…)

Почему мы обратили внимание на Станкевича? Дело в том, что Треблинка была даже не лагерем для заключения, а комбинатом смерти, где привозимые не только из Польши, но и со всей Европы уничтожались в течение нескольких часов после прибытия. Тех же немногих, кого оставляли на различных работах и убивали спустя недели или даже месяцы, обязательно метили. К вечеру нам удалось установить, что у Станкевича, пробывшего в Треблинке необычайно долгий срок – почти два года, – нет на руке обязательной в таких случаях татуировки – личного знака.

При поступлении на работу заподозренные нами в большинстве своем предъявляли документы, относящиеся и к периоду оккупации, – различные аусвайсы, кенкарты и справки. Все эти бумаги, выданные немецкими учреждениями, естественно, не внушали доверия. Следовало выяснить достоверно, где их владельцы находились и чем занимались в последние два-три года.

На восьмерых человек из тринадцати мы в этот же день составили полные словесные портреты для проверки по розыску и почти на всех сделали большую часть необходимых запросов по местам жительства и пребывания в интересующий нас период. К сожалению, две трети польской территории еще находились под властью немцев, что крайне затрудняло нашу задачу.

… В Лиду я вернулся затемно. Четыре взлета и четыре посадки в один день, к тому же ужасная болтанка на обратном пути, – для наземного офицера это многовато. Меня мутило, а когда самолет внезапно проваливался, казалось, на сотни метров, все внутри обрывалось. С чувством облегчения я вылез на Лидском аэродроме, ступил на твердую землю и направился к отделу контрразведки авиакорпуса; меня шатало, как пьяного, и более всего хотелось лечь или же стать на четвереньки и ухватиться за траву руками.

Возле здания отдела, патрулируемого на расстоянии автоматчиками, стоял десяток автомашин и два разгонных мотоцикла с колясками; дежурили водители.

У самого крыльца полушепотом разговаривали трое в плащ-накидках; при моем приближении они умолкли. Когда я поднимался по ступенькам, дверь открылась, и мне навстречу из здания быстро вышел, скорее даже выбежал, военный с темной окладистой бородой, в кожаном пальто и форменной фуражке.

– Товарищ генерал, мы здесь! – сообщил ему один из ожидавших.

Я догадался, что это начальник Управления по охране тыла фронта генерал Лобов.

Большое помещение при входе направо было полно прибывшими офицерами; они сидели на скамьях, негромко разговаривали, пили чай, здесь же, на столах, чистили автоматы, брились, некоторые спали прямо на полу.

В коридоре стояли двое военных в плащ-палатках и пограничных фуражках, один записывал что-то в служебном блокноте, а второй, когда я поравнялся с ними, говорил ему:

– И еще выясните, где размещать собак и кто выделяет для них полевую кухню. И распространяется ли на них приказ об усиленном питании.

Егоров и Поляков находились в кабинете начальника отдела – генерал как раз докладывал по ВЧ в Москву о розыскных мероприятиях по делу «Неман».

Я хотел сразу же прикрыть дверь, но подполковник – он говорил по местному полевому телефону, – увидев меня, подозвал энергичным жестом и указал на стул.

– Ничем не могу помочь, – продолжал он в трубку. – Товарищ гвардии полковник, это приказ начальника штаба фронта… Чем прибывшие бойцы лучше ваших летчиков, вы можете поинтересоваться непосредственно у него… Что?… Оставьте своих дневальных, дежурных офицеров, но обе казармы должны быть освобождены немедленно, подчеркиваю: немедленно!.. У меня все!..

По разговору Егорова, по его возбужденному лицу и голосу я понял окончательно, в каком напряжении они здесь пребывают. Генерала, видимо, в чем-то упрекали или задавали неприятные вопросы: он отвечал твердо, уверенно, но проскальзывали оправдательные интонации.

В заключение, приблизив мембрану к губам, он убежденно сказал:

– Заверьте генерал-полковника и Ставку, что делается все возможное, и я надеюсь, что завтра, в крайнем случае послезавтра мы их возьмем.

Положив трубку, он поднялся, пошел к двери и, должно быть только теперь увидев меня, по своему обыкновению, в упор спросил:

– Что у вас?… Есть что-нибудь существенное?

Я не успел ответить, поднявшись, только еще формулировал ответ, как он, поняв, что ничего существенного у меня нет, толкнув дверь, шагнул через порог, потом внезапно обернулся и тут-то сказал мне, что мы занимались Николаевым и Сенцовым «за неимением лучшего, за неимением более перспективного», что надо было прояснить все раньше, не тратя на них трое суток. Потом, словно вспомнив, быстро спросил:

– Лопатку нашли?

– Он только вернулся из Гродно и Белостока и не в курсе… – невозмутимо заметил подполковник. – Поисками лопатки занимается лейтенант Блинов.

Генерал рывком захлопнул за собой дверь.

Я доложил Полякову о результатах работы в Гродно и Белостоке, рассказал о лицах, заслуживающих нашего внимания, – наибольший интерес он проявил к братьям Комарницким.