Момент истины (В августе сорок четвертого…)

– Товарищ майор, ефрейтор Борискин по вашему приказанию прибыл…

Алехин увидел перед собой невысокого худого блондина с темными хитроватыми глазами на бледном немытом лице. На Борискине были грязные, промасленные шаровары и гимнастерка с солдатскими погонами, а на ногах старые, с порыжевшими голяшками хромовые сапоги. Он быстро перевел взгляд с майора на незнакомого капитана и, по-видимому не ожидая для себя ничего хорошего, сразу насторожился.

– Садись, – предложил майор.

– Ничего… постоим. – Борискин снова быстро посмотрел на Алехина.

– Ты когда борт обломал?

– Это прошлой ночью на разгрузке. Я не виноват! «Студер» задним ходом разворачивался и врезал. А я тут ни при чем. Я докладывал помпотеху…

– Ладно. Проверю… Вот капитан хочет с тобой побеседовать. – Майор кивнул в сторону Алехина.

– Это насчет чего? – прищурился Борискин.

– Узнаешь, – сказал майор и, склонившись к уху Алехина, шепотом спросил: – Мне уйти?

– Почему? Оставайтесь… Садитесь, ефрейтор, – предложил Алехин, и Борискин уселся на табурете шагах в трех от стола.

Алехин как можно непринужденнее задал ему несколько общих вопросов: откуда родом, кого из родственников имеет, с какого времени в армии, доволен ли службой в части, много ли приходится ездить, куда и с каким грузом.

Борискин отвечал не спеша и довольно лаконично, с какой-то настороженностью обдумывая каждое слово и избегая при этом смотреть Алехину в глаза.

– Сегодня куда-нибудь ездили?

– Ездил… В Мариамполь. Мешки возил… Вот маршрутный лист. – Борискин с готовностью достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо помятый листок бумаги и, развернув, положил на стол перед Алехиным.

– А кто еще сегодня ехал на вашей машине?

– Как кто? Никто.

– Может, подвозили кого-нибудь?

– Нет! У нас это не положено. Продуктовая машина! Порожнем разве когда офицера подвезешь, и то своего, из начальства. А гражданских ни-ни!.. Насчет этого бдительность…

Он говорил так убедительно, что можно было ему поверить. Можно, если бы Алехин своими глазами не видел, как Борискин вез на машине людей и получал деньги с крестьян.

Майор между тем отыскал в шкафу большую тетрадь в картонной обложке, став спиной к Борискину, разложил ее на столе, полистал и прочел что-то такое, отчего в лице его выразилось удивление. Сделав какую-то пометку, он пододвинул тетрадь Алехину; капитан уже догадался, что это форма четыре – книга учета личного состава.

Продолжая разговаривать с Борискиным, Алехин прочел: «… Водитель… ефрейтор… Борискин Сергей Александрович, 1912 г. р., б/п… образование 4 класса, в плену и под оккупацией не был… В 1936 году судим по ст. 162-й[18] п. „д“ на 5 лет… Награды: медали „За боевые заслуги“ и „За оборону Москвы“.

Отметку о судимости майор отчеркнул сбоку карандашом. Когда Алехин, просмотрев запись о Борискине, глянул на майора, тот, колыхнув грузный живот, понимающе вздохнул.

– Значит, сегодня вы никого не подвозили? – продолжал Алехин.

– Нет!

– Никого за всю дорогу?… Припомните получше.

– Чего тут припоминать-то, – обидчиво сказал Борискин. – Один ехал – зачем мне врать?

Чего от него хотят, он не мог понять, предположил же поначалу совсем иное.

Уже несколько лет он был в основном чист на руку, но сегодня на рассвете перед поездкой в Мариамполь, как на грех, не удержался и, когда кладовщик отвернулся, сунул в кузов под мешкотару коробку с американским пиленым сахаром. Сделал он это не оттого, что его тянуло украсть или выпить (страдая желудком, он пил редко и мало), а просто потому, что кладовщик этот, с шоферами и солдатами беспричинно грубый, перед начальством лисил, имел славу бабьего угодника, частенько выпивал и ходил в офицерском обмундировании – словом, преуспевал. Сахара же у него было несколько вагонов, и, по понятиям Борискина, он не мог не воровать.

И вот стоило после стольких лет праведной жизни украсть, как его попутали! – так он решил, когда вызвали к начальнику склада; он был уверен, что Алехин из военной прокуратуры. Попался! И как же это могло получиться?… Видеть его никто не видел, в этом он не сомневался, сахар же был продан барыгам в Мариамполе, а оставшиеся граммов двести, завернутые в тряпочку, спокойно лежали в кабине под сиденьем. И неужто дознались, он и придумать не мог, как не мог понять, какое отношение к краже сахара имеют вопросы этого капитана; Алехин казался ему прожженным хитрецом: „Издалека подъезжает!“

Подвозить же по пути пассажиров запрещалось, а калымить тем более – по головке за это не гладили, – и Борискин все отрицал, сразу решив, что признаваться не следует. И, начав врать, он врал все дальше. А вежливость Алехина, та самая вежливость, которой Борискину в жизни перепадали жалкие крохи, еще более настораживала его.

Алехин же старался уяснить себе, почему Борискин лжет – с какой целью? Он с самого начала полагал, что неизвестные офицеры были случайными пассажирами машины И 1-72-15, и Борискин интересовал Алехина только как источник получения хоть каких-либо сведений об этих офицерах для их дальнейшего розыска.