Молот и крест

В полной тишине Шеф отступил, вогнал алебарду острием в землю, отстегнул шит, отбросил его. Повернулся к Халвдану и сказал громко, стараясь, чтобы его услышала вся Армия: – Я прекращаю хольмганг и прошу справедливости у судей. Я сожалею, что в гневе ударил Магнуса Рагнальдсона, выбил ему два передних зуба, и если Магнус откажется от хольмганга, обещаю ему плату за эту обиду, а также плату его другу Кольбейну, которого я ранил. Я прошу их о дружбе и поддержке в битве.

Стон разочарования смешался с одобрительными криками. В толпе раздавались крики, начались стычки, когда две точки зрения находили своих выразителей. Халвдан и двое судей собрались и начали совещаться, через несколько минут они подозвали к себе двоих гебридцев. Они достигли соглашения, и толпа начала медленно стихать, чтобы услышать решение и утвердить его. Шеф не испытывал страха, не вспоминал о том, как в последний раз стоял в присутствии Рагнарсонов и ждал решения. Он знал, что правильно угадал настроение толпы, что судьи не посмеют идти против него.

– Все трое судей считают, что хольмганг велся честно и справедливо, что никто из участников не заслуживает осуждения и что ты, Шеф... – он с трудом справился с произношением английского имени... – Скейф, сын Сигварта, имеешь право предлагать уплату, поскольку твоя очередь ударить. – Халвдан осмотрелся и повторил. – Потому что твоя очередь ударить. Соответственно, так как Магнус Рагнальдсон согласен с нашим решением, мы объявляем, что поединок заканчивается и ни одна сторона не несет наказания.

Вперед выступил гебридец Магнус.

– Я заявляю, что принимаю предложение Скейфа Сигвартсона о плате за обиды, причиненные мне и Колбейну Колбрандсону. Мы оцениваем плату в полмарки серебра каждому... – крики и свистки встретили эту исключительно низкую плату, но Магнус продолжал: – ...На одном условии. Этот Скейф Сигвартсон в своей кузнице изготовит для нас оружие, такое же, каким пользовался, за плату в половину марки серебра за каждое. И с этим мы предлагаем ему дружбу и поддержку.

Магнус, широко улыбаясь, прошел вперед и пожал руку Шефу, Колбейн тоже подошел. В кольце оказался и Хунд, он тут же схватил окровавленную руку Колбейна, щелкая языком из-за грязного рукава. И Сигварт оказался тут же, он возвышался за обоими дуэлянтами и пытался что-то сказать. Но весь гул прервал ледяной голос.

– Ну, что ж, вы согласились о том и другом. Если намерены были прекратить хольмганг после первых капель крови, могли устроить потасовку за нужником и не тратить время всей Армии.

– Но скажи мне, петушок... – Теперь Бескостный говорил в наступившем молчании; сверкая глазами, он прошел вперед. – Что ты можешь сделать, чтобы получить мою дружбу и поддержку? А? Потому что между нами тоже кровь. Что ты мне предложишь в обмен на нее?

Шеф повернулся и возвысил голос, вложив в него вызов и презрение, так чтобы Армия знала: он не смолчал перед Айваром: – Я могу дать тебе кое-что, Айвар Рагнарсон. Я уже пытался однажды дать это. Мы знаем, что сам ты это не можешь получить. Нет, я не о женской юбке... – Айвар шагнул назад, глаза его не отрывались от лица Шефа, и Шеф знал, что теперь Айвар никогда не оставит его, никогда не забудет его слов, пока один из них не умрет. – Нет. Дай мне пятьсот человек, и я дам кое-что тебе и всей Армии. Дам машины, которые мощнее христианских. Оружие сильнее, чем то, что использовалось раньше. И когда я сделаю все это, я дам тебе кое-что еще.

– Я дам тебе Йорк!

Он закончил выкриком, и Армия подхватила его крик, раздался одобрительный лязг оружия.

– Хорошая похвальба, – ответил Айвар, взглянув на Сигварта, на гебридцев, на группу носителей подвесок. Все они собрались вокруг, поддерживая Шефа. – Но печально кончится она для парня, если он не выполнит своего обещания.

4

Трудно решить, когда английской зимой наступает рассвет, подумал Шеф. Облака опускаются до самой земли, попеременно проносятся потоки дождя и мокрого снега, солнце не может пробиться сквозь тучи. Ему нужен свет для работы. Но пока придется ждать.

Он пошевелил занывшим телом под слоем пропитанной потом шерсти, которая по-прежнему была его единственной одеждой, и под слоем жесткой кожи – единственных доспехов, которые он успел приобрести. Пот остывал после многих часов тяжелой работы. Больше всего ему теперь хочется раздеться и растереться сухим плащом. И люди в темноте вокруг него должны испытывать то же самое.

Но каждый из них должен теперь думать только об одном, выполнять только одну обязанность; много раз повторяя и повторяя, он учил их этому. Только Шеф представлял себе общую картину, видел, как сочетаются все части. Только он мог предвидеть сотни неправильностей и несоответствий. Шеф не боялся смерти или увечья, боли, стыда или позора – обычных страхов поля битвы; они забываются в возбуждении и боевой ярости. Он боялся непредсказуемого, неожиданного, сломанной спицы, соскользнувшего рычага – всего, что может выйти из строя в новой неведомой машине.