Молодые львы

Война скоро закончится. При этой мысли жизнь до армии, беспечные, беззаботные дни на снежных склонах Альп, дни без лейтенанта Гарденбурга, показались ему до боли милыми и желанными. Так вот. Конец войны не за горами. Сначала разделаются с русскими, затем наконец одумаются англичане, и он забудет эти бесцветные, скучные дни, проведенные во Франции. Спустя два месяца после войны люди перестанут и вспоминать о ней, а писаря, который все три года щелкал костяшками счетов в интендантстве в Берлине, будут уважать не меньше, чем солдат, штурмовавших доты в Польше, Бельгии и России. Не исключено, что в один прекрасный день он увидит Гарденбурга — все еще в чине лейтенанта, а может, даже — вот будет здорово! — демобилизованного за ненадобностью. Христиан отправится в горы и… Он кисло улыбнулся, вспомнив, что уже не раз предавался подобным детским мечтам. Как долго, мысленно спросил он себя, его будут держать в армии после победы? Вот тогда-то и наступит самое трудное время: война отойдет в прошлое, а ему придется ждать, пока его не отпустит на волю огромная, неповоротливая, бюрократическая военная машина.

Киножурнал закончился, и на экране возник портрет Гитлера. Зрители поднялись, салютуя ему, и запели «Германия превыше всего».

Зажегся свет, и Христиан, смешавшись с толпой солдат, медленно двинулся к выходу. Все они, с горечью отметил Христиан, уже не первой молодости, все какие-то хилые и болезненные; презренные гарнизонные крысы (и он в их числе), оставленные за ненадобностью в мирной стране, в то время как лучшие сыны Германии ведут кровопролитные бои за тысячи километров отсюда. Христиан раздраженно тряхнул головой. Уж лучше не думать об этом, а то, чего доброго, и он станет такой же дрянью, как Гарденбург.

На темных улицах, несмотря на позднее время, еще встречались французы и француженки. Завидев его, они поспешно сходили с тротуара в канаву, и это тоже выводило Христиана из себя. Трусость — одна из самых отвратительных сторон человеческой натуры. Но хуже всего, что это была никчемная и неоправданная трусость. Он не собирается причинять им зла, и вообще армия получила строгие указания вести себя корректно и вежливо по отношению к французам. «Немцы никогда не станут себя так вести, если Германия когда-нибудь окажется под пятой оккупантов», — подумал он, заметив, что шедший навстречу человек споткнулся, сворачивая с тротуара.

— Эй, старик! — крикнул он, останавливаясь.

Француз замер на месте. Согнутые плечи и заметное даже в темноте дрожание рук выдавали его испуг и растерянность.

— Да? — дрогнувшим голосом отозвался француз. — Да, господин полковник?

— Я вовсе не полковник, — зло бросил Христиан. Эта наивная лесть способна довести до бешенства!

— Прошу прощения, месье, но в темноте…

— Никто не заставляет вас сворачивать с тротуара.

— Да, месье, — согласился француз, не двигаясь с места.

— Идите сюда, — приказал Христиан. — Идите на тротуар.

— Слушаюсь, месье. — Француз боязливо ступил на тротуар. — Вот мой пропуск. Все документы у меня в полном порядке.

— Мне не нужны ваши проклятые документы!

— Как прикажете, месье, — покорно пробормотал француз.

— Марш домой! — крикнул Христиан.

— Слушаюсь, месье.

Француз поспешил прочь, и Христиан отправился дальше. «Новая Европа! — усмехнулся он. — Мощная федерация динамичных государств! Уж только не с таким человеческим материалом, как этот». Скорее бы закончилась война. Или пусть бы его послали туда, где слышен гром орудий. А всему виной гарнизонная жизнь — наполовину штатская, наполовину военная, со всеми недостатками той и другой. Она разлагает душу человека, убивает все его стремления, подрывает веру в себя. Но может быть, ходатайство о зачислении в офицерскую школу будет удовлетворено, его произведут в лейтенанты, направят в Россию или в Африку, и с нынешней жизнью будет покончено?

Христиан подал рапорт три месяца назад, но до сих пор не получил ответа. Наверное, рапорт лежит в куче бумаг на письменном столе у какого-нибудь жирного ефрейтора в военном министерстве.

Но как все это не похоже на то, что он ожидал встретить, уезжая из дома, и даже совсем недавно, в день вступления в Париж… Христиан вспомнил рассказы о прошлой войне. Нерушимая, возникшая под огнем солдатская дружба, суровое сознание выполненного долга, взрывы энтузиазма. Он припомнил окончание «Волшебной горы»[21] — Ганс Касторп, под огнем французов с песней Бетховена на устах перебегающий покрытый цветами луг… Не так бы нужно было закончить книгу. Следовало добавить главу, в которой Касторп примеряет в интендантском складе в Льеже огромные, не по размеру ботинки и уже не поет песен.