Молодые львы

Майкл изумленно взглянул на священника, думая, уж не пьян ли он, но тот вел машину легко и уверенно и был трезв, как судья. «Ох уж эта армия! – подивился Майкл. – Каждый старается извлечь для себя какую-нибудь пользу».

Из-под дерева, стоявшего у обочины, вышел на дорогу человек и помахал рукой. Священник остановил машину. Это был лейтенант авиации, одетый в насквозь промокшую морскую куртку. В руках он держал автомат со складным стволом.

– Вы в Реймс? – спросил лейтенант.

– Лезь в джип, парень, – добродушно сказал священник, – садись на заднее сиденье. Машина священника останавливается по просьбе каждого на всех дорогах.

Лейтенант занял место рядом с Майклом, и джип помчался дальше сквозь плотную пелену дождя. Майкл искоса взглянул на лейтенанта. Он был очень молод, еле двигался от усталости, а одежда была ему явно не по росту. Лейтенант заметил пристальный взгляд Майкла.

– Вас, наверно, интересует, что я здесь делаю, – сказал лейтенант.

– Нет, что вы, – поспешно ответил Майкл, не желая касаться этой скользкой темы. – Нисколько.

– Ох, и достается же мне, – проговорил лейтенант, – никак не могу найти свою планерную группу.

Майкл недоумевал, как это можно потерять целую группу планеров, да еще на земле, но расспрашивать дальше не стал.

– Я участвовал в этой Арнемской истории в Голландии[101], – продолжал лейтенант, – и меня сбили в самой гуще немецких позиций.

– Англичане, как обычно, испортили все дело, – вмешался священник.

– Да? – устало спросил лейтенант. – Я не читал газет.

– Что же случилось? – спросил Майкл. Как-то не верилось, что этот бледный юноша, с таким нежным лицом, мог быть сбит на планере в тылу немцев.

– Это был мой третий боевой вылет: высадка в Сицилии, высадка в Нормандии и эта, третья по счету. Нам обещали, что это будет последняя. – Он слабо ухмыльнулся. – Что касается меня, они, черт возьми, были близки к истине. – Он пожал плечами. – Хотя все равно я не верю. Нас еще высадят и в Японии. – Он дрожал в своей мокрой, не по росту одежде. – А меня это мало радует, и даже совсем не радует. Я раньше считал себя чертовски смелым летчиком, из тех, что насчитывают по сотне боевых вылетов, но теперь понял, что я не из того теста. Когда я в первый раз увидел разрыв зенитного снаряда возле крыла, я потерял способность наблюдать. Я отвернулся и полетел вслепую. Вот тогда я и сказал себе: «Фрэнсис О'Брайен, война – не твое призвание».

– Фрэнсис О'Брайен, – спросил священник, – вы католик?

– Да, сэр.

– Мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу, – сказал священник, сгорбившись над рулем. – В одной нормандской церкви, которую немножко поковыряла наша артиллерия, я обнаружил маленький орган с ножной педалью и перевез его на аэродром для своих воскресных служб, а потом дал объявление, что требуется органист. Единственным органистом в группе оказался техник-сержант, оружейный мастер. Он был итальянец, католик, но играл на органе, как Горовиц[102] на рояле. Я взял одного цветного парня нагнетать воздух в орган, и в первое же воскресенье мы провели самую удачную службу за всю мою практику. Даже полковник почтил нас своим присутствием и пел гимны, как лягушка весной, и все были довольны этим новшеством. Но в следующее воскресенье итальянец не явился, и, когда я, наконец, нашел его и спросил, в чем дело, он сказал, что совесть не позволяет ему играть на органе песни для языческого ритуала. Теперь скажите, Фрэнсис О'Брайен, как католик и офицер, считаете ли вы, что техник-сержант проявил истинный христианский дух?

Пилот тихо вздохнул. Было ясно, что в данный момент он не в состоянии высказать разумные суждения по такому важному вопросу.

– Видите ли, сэр, – сказал он, – это дело совести каждого…

– А вы бы стали играть для меня на органе? – вызывающе спросил священник.

– Да, сэр.

– И вы умеете играть?

– Нет, сэр.

– Спасибо, – мрачно сказал священник. – Да, кроме этого макаронника, никто в группе не умел играть. С тех пор я отправляю службу без музыки.

Долгое время они ехали молча под моросящим холодным дождем мимо виноградников и следов прошлых войн.

– Лейтенант О'Брайен, – сказал Майкл, почувствовав симпатию к бледному, нежному юноше, – если не хотите, можете не говорить, но как вам удалось вырваться из Голландии?