Молодожены

Мыло и губка девочке явно не нравятся. Она норовит отвернуть головку от этих неприятных предметов и морщится, корча брюзгливо-презрительные гримаски, словно старая маркиза, шокированная нарушением приличия. Зрители хохочут. Жиль с нежностью глядит на Веронику, Жанину и дочку. «Вот три существа, которых я сейчас люблю больше всего на свете», – говорят его глаза. Вероника вновь обрела свою свежесть и красоту, она стала даже более красивой, чем до родов: такая же тоненькая и стройная, как прежде, и в то же время в полном расцвете. И Жанина день ото дня становится все более прелестной. Что до маленькой… «Дочка для него – восьмое чудо света! Он просто обалдел, кроме нее, ничто теперь его не интересует, – часто говорит Вероника с наигранным возмущением. – С тех пор как она появилась, он меня едва замечает». И в самом деле, каждый вечер, вернувшись домой, Жиль, поцеловав жену, первым делом спрашивает о Мари: как она поживает, как провела день, чему научилась, потому что, уверяет он, она на редкость способный ребенок. Он сразу идет к ее кроватке и, если она не спит, играет и разговаривает с ней до той минуты, пока ее не понесут купать. Если девочка, увидев его, улыбается, он от радости приходит в неистовство и горделиво хвастается перед женой своим успехом у дочки.

С купаньем покончено, и Жан-Марк, спохватившись, смотрит на часы.

– Нам пора подрывать отсюда, – говорит он Жанине, – а то опоздаем.

– Вы куда-то собрались? – почти строго спрашивает Жиль.

– Точно так, с вашего разрешения.

– Что-то, мне кажется, вы часто стали шататься вместе последнее время. А могу ли я полюбопытствовать, куда ты намерен повести Жанину?

– Гляди-ка! Твой братеня настоящий шпик. Великий инквизитор. Мы идем в кино.

– А после кино?

– Отвяжись от них, – говорит Вероника, – они достаточно взрослые, чтобы…

– Я не хочу, чтобы ты водил ее в ночные бары Сен-Жермен-де-Пре, – невозмутимо продолжает Жиль. – Она еще не доросла.

Жанина смущена, и вместе с тем ее это забавляет. Забавляет потому, что узнает манеру острить своего старшего брата, догадывается, сколько игры и скрытого юмора таится в нарочитой строгости интонаций и в суровом выражении лица. А смущена потому, что давно заметила ироническое отношение Жиля к Жан-Марку. А кроме того, она вообще по натуре застенчива и не хочет быть объектом всеобщего внимания.

– Во всяком случае, – продолжает Жиль, – проводи ее до дома, до самого подъезда.

– Послушай, милейший, я джентльмен.

– А ты бы нацепил значок со словами: «Я – джентльмен». Тогда бы не было никаких сомнений. А на какой фильм вы идете, если не секрет?

Жанина говорит какое-то название, фамилию режиссера, объясняет, что это фильм «новой волны».

– Ясно, – говорит Жиль, – там будет получасовая сцена в постели…

– У тебя нет газетки, чтобы посмотреть программу кино? – спрашивает Жан-Марк. – Скоро пасха, может, в пригороде, в каком-нибудь клубе христианской молодежи показывают «Голгофу».

Все четверо хохочут. Однако Жиль все же продолжает пародировать содержание фильмов «новой волны». Голос его делается тягучим, старчески хриплым, а на лице застывает постное выражение, никак не вяжущееся с веселыми искорками в глазах и смешливым подергиваньем губ – верными приметами назревающего взрыва веселья.