Молодость Мазепы

— А вот как, — подал мнение Андрей. — Конечно, все отправимся этим лесом, придерживаясь «пивничной» стороны; ведьма, в виду пытки, сказала тогда правду и следы коня подтвердили ее слова. Нас здесь двадцать четыре человека; так разделимся мы на четыре ватаги, по шести человек: ватага от ватаги на двое «гонив», а каждая ватага тоже рассыпется по одиночке, лишь бы не терять друг друга из глаз. Тогда мы захватим пространство вширь почти на милю и двинемся облавою вперед, и я даю голову на отсечение, что зверь не уйдет!

— Чудесно, чудесно придумал, пане лыцарю, — закивал головой довольный Варавка, — так и сделаем; а начальников, предводителей на каждый отряд найдется: вот нас три… да еще бунчуковый товарищ…

— А атаман Безродько? Забыли? — отозвался Андрей. Обидеть этого славного воина грех… а я бы лучше в есаулы панне полковниковой…

— Панна полковникова не нуждается в помощниках и услужниках, — улыбнулась Марианна, — но в знак того, что я прощаю тебе, пане, все промахи, я согласна… Только вот что, — заговорила она серьезно, — меня смущает одно обстоятельство: что, если здешняя ведьма, ускользнувшая из рук по нашей оплошности, бросилась в убежище Тамары и сообщила о розысках за ним, о погоне?.. Ведь он тогда бросится в другую, противоположную сторону, и все наши замыслы пропадут, а мы опять останемся в дурнях!

— Да, да… вот это действительно, — развел руками Варавка. — Этого никогда быть не может, — воскликнул уверенно Андрей. — Тамара не такой, чтобы свои планы и свои тайники доверять глупой бабе, и, клянусь Богом, что она сидит в каком-либо погребе или в яме, думая только о своем спасении, а не об интересах Тамары.

— А что думаете, и это верно! — согласился с Андреем Варавка.

— Положимся во всем на Бога, да и конец, — заключила Марианна. — А теперь позаботимся о наших товарищах, да и сами хоть минутку соснем.

До рассвета поднялась вся команда. Сделали последние распоряжения и, разделившись на четыре группы, ободренные и веселые, все тронулись по принятым направлениям и скоро скрылись в лесу.

LIII

Дождь уже не шел; небо прояснилось от разорванных прядями туч, обещая тихий и светлый день, но воздух полон был резкой сырости, и густые ветви дерев постоянно обдавали путников холодным дождем. В лесу же было пока совершенно темно и нужно было пробираться без пути шагом, рискуя каждое мгновение или напороться на какой-либо сук, или угодить в какую-либо «колдобыну» или в овражек. Лужи в иных местах были так глубоки, что приходилось бресть в них коням по брюхо. Но через час, через два совершенно рассвело, и верхушки деревьев зарделись ярким румянцем. Лес весь осветился золотистым блеском и ожил; но, несмотря на это, трудно было прибавить шагу коням, так как лесная чаща становилась все гуще, а прямого направления пути совершенно нельзя было держаться.

Уже время клонилось к вечеру, когда наши путники выбрались из этого бесконечного леса, выбрались и очутились в совершенно пустынной местности, на которой во всю ширь горизонта не было видно не только никакого жилья, но и ни одного человека — ни пешего, ни конного… Куда девались соседние команды, Андрей и Марианна не могли понять, но их не было и следа. Они послали направо и налево вдоль леса разъезды, но и разъезды не принесли им ничего: степь была ровна и гладка, как скатерть, но на этой пожелтевшей скатерти, покрытой во многих местах блестящими пятнами озерец и луж, не было видно ни одного движущегося человеческого существа. Прождавши еще несколько времени, Марианна решилась, наконец, двинуться вперед наугад.

Разъехавшись на известное расстояние, но не теряя из виду друг друга, путники припустили крупной рысью коней, чтобы успеть пробежать степью мили полторы, две и успеть отыскать к ночи какое-нибудь жилье.

Эта безлюдная степь, это исчезновение соседних команд навели опять на душу Марианны тяжелые думы: очевидно было, что они снова сбились с пути и выехали в другую сторону леса. Тоска и приступы отчаяния сжимали ей сердце, а неизвестность раздражала до бешенства. Марианна горячила своего коня, пускала его вскачь, взлетала на небольшие пригорки, чтобы окинуть взором окрестность, но глаз ее, кроме неизменной глади да ближайших спутников, не находил ничего нового.