Молодость Мазепы

А Мазепа продолжал дальше, наслаждаясь волнением, уже пробившимся на лице Бруховецкого.

— Да вот я ехал к твоей мосци, — кругом все ропщут и нарикают на тебя, будто это ты, ясновельможный гетмане, призвал сюда и воевод, и ратных людей.

Слова Мазепы были отчаянно смелы. В глазах Бруховецкого вспыхнула на мгновение какая-то бешеная ярость, но тут же погасла.

— Знаю, знаю, — отвечал он тем же смиренным голосом, — «возсташа на ня все сродники мои!» Но Господь знает, что не от меня все то пошло.

— Знаем и мы, пане гетмане, что тебя и всю старшину силой заставили в Москве подписать эти статьи, а теперь они, когда увидали, что плохо, так и валят на тебя всю вину.

Хитрые слова Мазепы подавали Бруховецкому остроумно и незаметно прекрасный предлог для оправдания себя. Бруховецкий только махнул сочувственно головой, как будто хотел сказать: «Ох, правда, горькая правда!» А Мазепа продолжал уверенно дальше, чувствуя, что ему уже удается овладевать понемногу хитрой, но трусливой душой гетмана.

— Так, ясновельможный, может думаешь ты, что Москва оценит твои заслуги? Ой-Ой! Правду говорит простая пословица: «По правди робы, по правди тоби й очи вылизуть в лоби». Сам посуди, не все равно Москве, какой на Украине гетман? Она обещала утверждать всякого, кого изберет рада вольными голосами. Против слов своих она не пойдет, значит и будет за всякого стоять. Народ кругом сильно волнуется. А если, чего упаси Боже, бунт? — Мазепа понизил голос и произнес, впиваясь глазами в лицо гетмана: — Вспомни, что было с Золотаренко и Сомко[30].

При этих словах Мазепы Бруховецкий невольно вздрогнул, на лице его отразилось худо скрытое беспокойство; он бросил на Мазепу быстрый подозрительный взгляд, как бы желая выведать, знает ли он истину.

Мазепа смотрел на него прямо, чуть-чуть насмешливо.

Смиренное выражение исчезло с лица Бруховецкого, глаза, трусливо забегали по сторонам.

«Что это, бунт? Заговор!.. Приверженцы Сомко и Золотаренко еще живы!.. Может, все полки уже передались Дорошенко и прислали сюда этого посланца, чтобы только посмеяться над ним! Что же будет с ним? Москва от него отступает, кругом бунты, волнения! Казачество передается Дорошенко! Татаре за него!»

Все эти вопросы промелькнули молнией в голове Бруховецкого. Но что же делать?! С минуту он молчал, как бы обдумывая, на что решиться, и затем заговорил с любезной улыбкой:

— Вижу я, пане ротмистре, что ты разумный человек, а потому не хочу скрывать от тебя горести души моей. Ты думаешь, вам одним мила отчизна? Ох, тяжко и мне видеть вопли и стенанья народа! Но что же я могу сделать для них? Поистине не знаю.

Едва уловимая улыбка промелькнула на губах Мазепы.

— Возврати все к прежним обычаям и вольностям нашим.

— И рада б душа в рай, да грехи не пускают.

— Когда нет своей достаточной силы, то можно поискать и сторонней, братерской…

— Ох, братья-то врагами стали.

— Упаси, Боже, от такого греха! Все мы — заднепровские казаки и гетман Дорошенко о том только и помышляем, как бы воссоединить матку отчизну нашу.

— Ох, ласковый пане мой, хотелось бы мне верить тебе, да только дивно мне одно, откуда у гетмана Дорошенко такая ласка и зычливость ко мне проявилась? Врагу твоему не даждь веры…

— Если его ясная мосць еще сомневается в моих словах, то вот письмо от гетмана Дорошенко, — произнес Мазепа, вынимая пакет и подавая его Бруховецкому.

Лицо Бруховецкого осветилось, какая-то хищная радость отразилась на нем. Он сорвал поспешно печать и развернул письмо.

В письме своем Дорошенко призывал его пламенными словами к делу освобождения отчизны, он указывал Бруховецкому на все те злоупотребления, которые тот допустил в своем гетманстве, и умолял Бруховецкого соединиться с ним. «Когда нет в христианстве правды, то можно попытаться оной у единоверцев, — кончал он свое письмо, — а я готов все уступить на пользу народа, даже и самую жизнь мою, но оставить его в тяжкой неволе и думать мне несносно».

Бруховецкий прочел письмо раз и другой и, медленно сложивши его, опустил в карман.

Теперь глаза его смотрели уже не молитвенно, а нагло и дерзко: видно было, что он не считал уже нужным скрываться перед Мазепой.

— Хе-хе! — произнес он с легким смешком, слегка потирая руки, — кто об этом не скорбит, добро бы и соединиться нам, только какая от этого польза будет отчизне? Трудно, пане ротмистре, двум одним делом править!

— Гетман Дорошенко уступает твоей мосци булаву, чтобы ты был единым гетманом над всей Украиной.

Глаза Бруховецкого как-то алчно вспыхнули.

— Рад слышать такие слова, только смущает душу такое доброхотство ко мне гетманово. Ох, никто бо плоть свою возненавидит, но питает и греет ю!..

Мазепа посмотрел на сытое и наглое лицо гетмана, и гадливое чувство шевельнулось у него в душе.

— У, гадина, — подумал он про себя, — так ты, кроме своей корысти, и уразуметь ничего не можешь! Лишь бы стации с отягченного народа не на Москву, а на твою персону!