Молодость

Шпак (крадучись) — Ушел?

Маня — Ушел.

Шпак (выпрямившись, жмет Мане руку) — Удачно, сверх ожидания удачно! От имени всех наших ребят — спасибо! (Маня, сжимая руку Шпака, улыбается). Теперь его у Бугая вырвать да на другую квартиру перевести…

Маня — Да, это верно. Бугай ничему хорошему не научит.

Шпак (смеясь) — А парень ничего! Надимистый будет, его только растормошить хорошенько.

Маня — Сначала ничего был, а потом так руки сжал, что я даже испугалась… немного.

Шпак — Пугаться нечего. Охрана надежная.

Маня — Ты? Я бы этого не сказала. Он здоровый, как чорт. Я как-то об этом раньше и не подумала.

Шпак — А я говорю — надежная.

Маня — Да что там, брось!

Шпак — Вот чудачка! Ну, скажи, ну, примерно: «Ах, что вы делаете! Пустите!».

Маня — Так что?

Шпак — Скажи, да погромче.

Маня (смеясь, вскрикивает) — Ах, что вы делаете! Пустите!

Из-за кустов поднимаются: Санька, Кузя, Жданько и Липшиц.

Маня (увидав их) — Ах, вы черти! Фу, мне аж стыдно, вы все видели! (Шпаку) — Чего ты мне раньше не сказал? (Идет к комсомольцам).

Шпак — Зачем? Так лучше, свободней. Больше творческого размаху.

Жданько — Ох, и молодец же ты, Маня! Я чуть со смеху не подох.

Санька (Жданько) — Какого чорта? Ты как грудной младенец, не понимаешь, что ли?

Липшиц — Пошли, ребята, на лодке кататься!

Голоса: «Пошли!» «Двинули!» «Давай, сюда спустимся». Уходят, поют. Песня удаляется. Из-за кустов, хромая, выходит Феня.

Феня — Ох, ох, пересидела! Ступнуть не могу — нога, как деревянная! (Останавливается и смотрит вслед ушедшим). — Видали, а? облапошили как! И все он, тихоня эта, Шпак верховодит. Ну, погоди, сваха чортова, я тебе эту лавочку поломаю! Я тебе покажу, как нежную женщину в нервы бросать (идет, хромая), я тебе покажу… сатана, идол проклятый…

Занавес.

Стрелка переведена

Комната Речкина в доме Репетуна. Окно, две двери, стол, стулья, кровать. Близится вечер.

Речкин, наклонясь над столом, чертит. Репетун в рубашке и со спущенными оплечьями подтяжек, заложив назад руки, ходит по комнате.

Репетун(усмехнувшись) — Ты говоришь, почему веселый я! От природы, дорогой. И мой отец такой был. Шутить любил — хлебом не корми. Один раз — и где он ее достал — шубу купил на паровозе ездить. Да не простую, а на собачьем меху. Воняла, страсть. А тут как раз рождество подходило. Поп по домам с молитвой ходил, и отец к нему, спьяну, пришился. Предупреждающим. И что ты, Ваня, думаешь, — собаки за ним стаями. Брешут, под ноги кидаются, за шубу хватают, прямо караул. Поп терпел, терпел и не выдержал: «Тарас Никифорович, да что это, говорит, за нами как собачья свадьба бегает, итти нет возможности. Гони ты их каменьями». Отец отвечает: «Как, батюшка, можно! А может они благословения добиваются, кто-же их разберет? Ведь, акромя гавканья, животная абсолютно бессловесная».

Речкин(смеется) — Вот это так заправил!

Голос жены Репетуна за дверью: «Алеша! Алексей Тарасыч! Так я пошла. Самовар наготовлен, только поджечь^».

Репетун — Очаровательно! А ты надолго? (Голос жены: «Как собрание — часов в одиннадцать»). Ну, валяй!

Речкин — И жена на собрание?

Репетун — А как же, и она человек, хоть и домашняя хозяйка. (Подходит к окну, раскрывает его и выглядывает, потом кланяется). Здравствуй, здравствуй, красавица! Издалека? Ага, молодцом! (Кивает на Речкина). А мой новый квартирант дома занимается. Чем? Черчением чертежей.

Речкин(бросается к окну) — Кто там, кто?

Репетун(кивая головой) — Да, да, всего! До свиданья, бонжур! (Речкину): Замечательная девица! Щеки, как излом красной меди.

Речкин — А кто там, Алексей Тарасыч?

Репетун — Маня, фабзавучница наша, Дернова.

Речкин (смущаясь и краснея) — А-а…

Репетун (лукаво) — Чего это тебя в краску ударило?

Речкин — Что вы? Ничего подобного!

Репетун (хлопая Речкина по плечу) — Ничего подробного и не знаю, а вижу, Ванюша, что сердечко текает. Соловей, соловей, пташечка — канареечка тех-те-ре-рех…

Речкин — Алексей Тарасович, вы, честное слово…